Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Я проклинаю день и час, когда…

— Не в этом дело. Вы сами знаете, что мертвых много за спиной у каждого честного и порядочного невключенца. Вы загубили людей зримо, они делают это же, но незримо. Ходят спокойно, любуясь своими чистыми руками. Вы ужасаетесь и каетесь. Но и вы, и они, если посмотреть на вас со стороны, — братья, больше того — близнецы: всякий, кто остается в буржуазном обществе, носит на руках чужую кровь, и ее не смоют никакие клятвы. Руки чисты только у тех, кто или не был в капиталистическом обществе, либо с ним порвал. Грубые руки простака Жана чище холеных ручек мадам Адриенны Мандель, вы это понимаете?

— Да. И она тоже.

Они молчат. Один думает, другой ждет.

— Вы, мсье, из правильного понятия о невозможности свободно творить в рамках этого мерзкого общества сделали неправильный вывод — самоуничтожение.

— Это был честный вывод, мсье Лерон.

— Это был трусливый вывод, мсье ван Эгмонт.

Черные глаза ван Эгмонта бешено блестят, Франсуа Лерон опускает голову и поглаживает усы.

— Сахара — это был первый этап вашего путешествия по пути к прозрению. Вы научились уважать чужую культуру и поняли, что единственный дикарь в Африке — доктор философии с пустым мешком за плечами, заклятый враг всякой культуры и всего человеческого. Контраст был силен, вы в первый раз в жизни задумались. Второй этап — Конго: вы уже поднялись до понимания отвратительной сущности капитализма. Но Маркс давно сказал, что нужно не объяснять мир, а его переделывать.

— Я это решил сам. У трупа сборщицы каучука.

— Речь идет о переделке мира, а вы начали пытаться переделывать капитализм. Маркс имел в виду социальную революцию, свержение господства буржуазии, построение нового мира на обломках старого, а вы желали исцелить язвы капитализма руками капиталистов или их наемников — кардиналов, министров и прочих. Мы, коммунисты, стоим вне капиталистического мира и боремся с ним, а вы остались внутри него и стали прихорашивать его изнутри. Это — реформистский путь. Политический компромисс. Ваш отец не торговал шелковыми лентами?

— Нет. А что?

— У вас много общего с мсье Леоном Блюмом.

Художник дернулся на кровати.

— Он — болтун!

— И вы тоже. Проповедник…

— Он — предатель. А я всегда славил свободу.

— Гм…

Франсуа Лерон лезет в карман и вынимает аккуратно сложенную пачку газетных и журнальных вырезок. Ван Эгмонт настораживается и подозрительно косит черными блестящими глазами из-под нависшей марлевой повязки.

— «Свобода не может быть вне нас, — читает Лерон нараспев, как священник в церкви читает верующим Слово Божие, — свободнее всех на земле труп, потому что он лежит спокойно и никогда не коснется стенок гроба. Теперь для меня остается только вино, этот последний друг каждого прозревшего, и путь к свободе будет тогда пройден до конца»…

Лерон дернул за нужную нить. Большой и нескладный ван Эгмонт заскрипел на кровати, отчаянно болтая в воздухе обвязанными марлей руками.

— Давно уже я… — начал он яростно.

— Лежите, лежите…

Лерон сидит спокойно с очень свирепым видом — низко опустив голову, насупив белые брови. Нос у него крючком. Морские усы сурово прикрыли рот, Лерон молча их поглаживает.

— Вы говорили, мсье ван Эгмонт, что хотели действия. Но разве изнурительная толкотня в передних — это действие? Если да, то бесполезное: свободу не выпрашивают. Нищий не может стать победителем. Раз вы сами сделали себя комаром, то дряхлое буржуазное общество автоматически превратилось для вас в неприступную твердыню. Станьте бойцом, и бронированная крепость будет в ваших глазах тем, чем она есть — бандой воров, обманщиков и разбойников. Сегодня банда сильна. Завтра под общими нашими ударами она станет сдавать позиции. Послезавтра обратится в бегство и будет уничтожена рукой истории. Исход долгого и тяжелого боя предрешен: наш удел — победа, их — поражение.

— Я хотел стать новым Морелем. Вы слышали это имя?

Франсуа Лерон спрятал газетные вырезки, удобнее устраиваясь на стуле.

— Партия поручала мне, — начал он, — работу среди уроженцев колоний, а их во Франции много. Пришлось читать и говорить со знающими людьми. Кое-что мне известно о Мореле. Когда в начале прошлого века Франция и Великобритания начали борьбу за раздел Африки, то английская буржуазия поставила себе стратегическую цель — создать непрерывную цепь колоний от Средиземного моря на севере до Канского мыса на юге.

Французская буржуазия решила в этот план вбить клин и где-то вблизи экватора захватить африканские земли от Атлантического океана на западе до Индийского на востоке. На берегу Нила, у Фашоды, французские и английские империалисты столкнулись, едва не вспыхнула война. В это время к свалке подоспели еще другие разбойники — немецкие и бельгийские. Они запоздали к разделу Африки и жаждали наверстать упущенное. Немцы захватили огромные территории на восточном побережье, а бельгийцы — на западном. Их владения образовали западно-восточную стену, преградившую путь французским и английским колонизаторам. Французы уже достигли северного берега реки Конго, а на другом, южном, берегу простирались необозримые просторы, еще только «осваиваемые» королем Леопольдом II и банкиром Ротшильдом. Это были обычная колония тех времен и обычный период первоначального кровавого завоевания. Но маленькая Бельгия ухватила слишком большой для себя кусок, который трудно проглотить, вот тут-то и создалась возможность нажима. С востока, со стороны Германии, или Франции, с севера. В первом случае от восточного до западного побережья, через всю Африку, мог образоваться германский мост. Во втором — создавалась возможность для достройки французского трансафриканского моста с севера на юг. Англичанам нужно было быстро действовать. Вот тогда представился удачный случай для использования Мореля. Его правдивые рассказы о кровавых делах европейских империалистов в колониях вызывали много справедливого возмущения. Капиталистические страны, по молчаливой договоренности, из соображений «Я не трогаю тебя для того, чтобы и ты не трогал меня», старались притушить пламя обличения. При других условиях справедливый гнев Мореля остался бы гласом вопиющего в пустыне, мир так ничего и не узнал бы о благородном портном-обличителе. В таком случае Морель был бы похож на вас: он был бы комаром, напавшим на крепость. Однако за дело взялся невидимый дирижер, пламя искреннего гнева было тщательно раздуто фальшивыми моралистами из числа английских разбойников, в частности, из кругов близких к королевскому двору. В печати была организована громкая кампания, крокодиловы слезы текли не ручьями, а реками. Маневр удался: Леопольд II и Ротшильд учли свою слабость и значительную часть богатств Конго в виде полновесного пакета акций разных обществ, прежде всего Горнопромышленного Союза Верхней Катанги, передали в личную шкатулку британского монарха. Это было сделано в виде продажи акций бельгийского Союза английской компании «Концессии Танганьики», основателем которой был недоброй памяти колониальный пират — «король бриллиантов» Родс, но главным владельцем — английский королевский двор. Еще бы, на пост главы компании постоянно выбираются такие люди, как «хранитель шкатулки его величества» или казначей королевского дома. Сорок процентов всего золота, выколачиваемого бельгийскими разбойниками в Конго, гребут в свой карман английские разбойники, отсюда вытекает их кровная заинтересованность в незыблемости бельгийского владычества. Эта сделка укрепила положение бельгийских авантюристов, французские и германские претензии раз и навсегда были отброшены, а свобода конголезского народа надежно упрятана под англо-бельгийский замок. Честный и недалекий Морель сыграл двойную роль — тюремщика конголезского народа и агента британского империализма. На двери тюрьмы конголезского народа бельгийский замок повесил международный проходимец Стэнли, а английский замок повесил высокоморальный проповедник Морель.