Сергей Марков - Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

«— Он не должен был позволять себе дурного вкуса, — сказала старику женщина с постоялого двора. — Не следовало вкладывать палец в рот спящей женщины или делать что-нибудь в этом же духе».

Возможно, Маркес прибег к аналогии, чтобы не оставаться в одиночестве, «для того, — считает Мартин, — чтобы затушевать тот факт, что сексуальные отношения между зрелыми мужчинами и девочками-подростками — повторяющийся мотив в его произведениях».

«Вспоминая моих грустных шлюх»… Были в других переводах этого произведения на русский вместо шлюх и проститутки, и бляди. Как и многие переводы названий произведений Маркеса, перевод условен. Быть может, причина кроется в том, что у Маркеса названия — словно строка стихотворения, то ли какого-то поэта, то ли звучащая в сознании самого автора, притом нередко взятая вне контекста: «А смерть всегда надёжнее любви», «Самый красивый утопленник в мире», «Старый-престарый сеньор с огромными крыльями», «Тувалкаин куёт звезду», «Самолёт спящей красавицы», «Любовь и другие демоны»… Его названия и через поколения превращаются в слоганы, в припевы — как в песне группы «Би-2», прозвучавшей в культовом фильме «Брат-2»: «Полковнику никто не пишет,/ Полковника никто не ждет…»

«…Я предупредил: пусть девочка будет в том виде, в каком Бог выпустил её в мир, и никакой краски на лице. Она гулко хохотнула. „Как скажешь, но ты лишаешь себя удовольствия снять с неё одежду, вещичку за вещичкой, как обожают делать старики, уж не знаю почему“. — „А я — знаю, — ответил я: — С каждым таким разом они старятся всё больше“. Она согласилась. „Идёт, — сказала она, — значит, ровно в десять вечера, да поспей, пока она тёпленькая“».

Тема эта — влечения старости и дряхлости к юности и невинной чистоте — из разряда вечных. Серхио Рамирес, писатель, журналист, вице-президент Никарагуа при сандинистах, преподаватель основанной Гарсия Маркесом Школы современной журналистики подтверждает, что Маркес восхищался романами Ясунари Кавабата, особенно его «Спящими красавицами», которые скорей всего и навеяли ему «Шлюх».

«Я нашёл книгу Кавабаты после долгих поисков, но потом забыл её в самолёте по пути в Манагуа, — вспоминал Рамирес. — Но Габо мне прислал её в подарок, чудное издание с прекрасными иллюстрациями. История зачаровывает сразу: клиенты приезжают в бордель, где встречаются с обнажёнными юными красавицами, погружёнными в наркотический сон. Клиентам позволено всё, но нельзя будить и трогать красавиц…

Маркес находил это чрезвычайно поэтичным! Он хотел сделать римейк-детектив… Он вообще склонен поэтизировать бордели, жизнь блудниц…»

В книгах Маркеса почти не фигурируют дамы среднего возраста (исключение составляют лишь те, прообразом коих является матушка), его героини — или девочки, или уже старухи, притом первым отдаётся несомненное предпочтение. Любимая ипостась — 13—14-летняя девственница или девушка, только-только утратившая девственность и будто ещё до конца не осознающая это, не смирившаяся с тем, что стала женщиной. Вспомним и судьбоносный факт: с будущей женой он познакомился, когда той было тринадцать. А с какой магической, заполоняющей чувственностью и нежностью рисует он своих девочек! Ремедиос Прекрасная, 13-летняя Эрендира, 13-летняя Сиерва Мария из «Любви и других демонов», 12-летняя школьница, с которой Патриарх впервые в жизни познаёт радость секса, 14-летняя Америка Викунья, племянница и подопечная героя романа «Любовь во время холеры», уже 70-летнего Флорентино Ариса, с которой он вступает в сексуальную связь… И вот — начинающая проституточка из «Грустных шлюх», которой только-только исполнилось четырнадцать… (Кстати, слово «секс» Маркес не использует — только «любовь».)

«Я вошёл в комнату, — сердце готово было выскочить из груди, — и увидел спящую девочку, голую, в чём мать родила, такую неприкаянную, на огромной, чужой постели. Она лежала на боку, лицом к двери, освещенная ярким верхним светом, не скрывавшим ни одной подробности. Я сел на край кровати и, завороженный, смотрел на неё, впитывал всеми пятью чувствами. Она была смуглая и тёпленькая. Её, видно, готовили, мыли и прихорашивали, от макушки до нежного пушка на лобке. Завили волосы, ногти на руках и ногах покрыли лаком натурального цвета, но кожа медового оттенка была обветренной и неухоженной. Грудки, только-только наметившиеся, были ещё похожи на мальчишеские, но чувствовалась в них готовая вот-вот брызнуть скрытая энергия. Самое лучшее в ней были ноги, наверное, мягко ступавшие, с длинными и чувственными пальцами, как на руках.

Даже под работавшим вентилятором она вся светилась капельками пота, жара к ночи стала совсем невыносимой. Невозможно было представить себе её лицо под густым слоем рисовой пудры, густо накрашенное, с двумя пятнышками румян, накладными ресницами, чернёными бровями и веками, и с губами, щедро размалёванными помадой шоколадного цвета. Но ни одежда, ни косметика не могли скрыть её характера: гордо очерченный нос, сросшиеся брови, хорошо вылепленный рот. Я подумал: нежный боевой бычок».

В этой теме любопытно, думается, было бы сопоставление художественных пристрастий самых знаменитых писателей латиноамериканского «бума» — друзей-врагов Гарсия Маркеса и Варгаса Льосы. Устойчивое предпочтение Льосы, тоже с юности и на всю жизнь — бальзаковского возраста крупные женщины с пышными формами. Об этом свидетельствуют и давний его знаменитый почти автобиографический роман «Тётушка Хулия и писака», и один из последних — «Похвальное слово мачехе», в котором сорокалетняя мачеха Лукреция соблазняет малолетнего сына своего мужа (точнее, он её — воплощённый Эрос). Эта «Мачеха» привела в замешательство, а то и шокировала и читателей, и критиков неожиданно откровенным пряным эротизмом и тем, что можно было бы отнести к порнографии, если бы не несомненный талант и мастерство автора.

«Я по многу раз переписываю сексуальные сцены, — говорил в одном из интервью Льоса, — добиваясь того, чтобы они были подробными, но не были вульгарными. Физическая любовь в последнее время настолько затаскана в литературном смысле… Кажется, что всё, что могли сказать, уже сказали. Что выразить её на каком-то новом, скажем так, более свежем уровне уже невозможно. Ну а я хотел показать, что возможно».

«Изощренное письмо, поэтически-чувственно воспевающее и возвышающее интимные и даже низменные моменты, оказывается значительнее банальной сюжетной схемы, — писали критики о „Похвальном слове мачехе“ Льосы. — Поэтому разрушенная гармония „идеальной“ семьи восполняется высшей гармонией природного начала, а поражение индивидуума — торжеством слияния плоти и духа…»