Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

— Папа, а разве Хромой Али в этом году не будет счастливым? — спросил я.

— Что ты, Яро! Если бы рваные штаны помогали найти счастье, то на этом празднике давно бы все ходили в лохмотьях. Я бы и сам разорвал не только штаны, но и подштанники.

— А почему он так говорит? — не унимался я. 

— Каждый чему-нибудь верит. Вот, например, мы, сваны, верим во всемогущество Шалиани, а мингрелы говорят, что это чепуха. Грузины просто смеются над нами, что мы молимся какому-то работнику князя Имеретинского. Вот так... Ну как, победили вы второй раз на состязаниях? — спросил он меня, когда мы подошли к костру. — Нет? Ну ничего, не огорчайся. Нужно практиковаться, все время практиковаться, тогда будешь побеждать. А если бы ты сегодня и победил, то твоя победа была бы очень дешевой. В другой раз ты наверняка проиграл бы.

Дядя Еке рассказал отцу о выходке Габо, назвавшего всех Иосселиани бунтарями и безбожниками. Отец нахмурил брови.

— Надо его сегодня побить. Как ребенка побить, надрать ему уши и мордой ткнуть в грязь.

Побить взрослого, как ребенка, считалось самым страшным оскорблением. Убийство почиталось благодатью по сравнению с таким наказанием.

— Побить нельзя, — возразил дедушка, — все его однофамильцы сегодня здесь, они заступятся...

Отец и дядя Еке не возразили дедушке. Видимо, в душе они согласились с ним и подыскивали другие способы расправы.

Женщины разложили мясо и праздничные лепешки, разлили в большие деревянные миски араку. Пир начался.

Первый тост произнес дедушка. Он многословно говорил о всемогуществе Шалиани и Льягурки, всячески восхвалял их. В заключение молодцевато встал на правое колено и, держа миску с аракой в левой руке, три раза перекрестился и выпил ее до дна. Его примеру последовали все мужчины.

Передо мной тоже поставили миску с аракой, но отец даже и пригубить ее не позволил.

— Нельзя тебе. Я и сам ее пью как наказание. Хочу, чтобы и ты так же к ней относился. Запомни: полюбишь араку — не увидишь счастья в жизни!

И действительно, отец не любил спиртных напитков. Если ему и приходилось по какому-либо поводу выпить, то делал он это с неохотой. 

— А я видел пьяного попа. Он шел по кладбищу с Габо и шатался. Значит, поп пьяница? Бабушка говорит, что он хочет всем счастья, а сам пьяница! — рассуждал я.

— Все попы и монахи, мой Яро, пьяницы и пройдохи. В попы порядочный человек не пойдет.

— Чему ты учишь ребенка, да еще в такой день? — всплеснула руками мать. — Побойся бога!

— Так вот, арака, мой дорогой Яро, — желая переменить тему разговора, снова начал отец, — зло. Большая доля урожая уходит на ее приготовление. А урожай у нас, ты это знаешь, скудный.

— Да, это так, — подтвердила мать. — Араку любят мужчины с женским сердцем и женщины, лишенные женских качеств.

— Пусть счастье и богатство сопутствуют вашему дому! Помоги вам, всемогущий Льягурка! — как из-под земли выросла у нашего костра долговязая фигура монаха с лоснящимся лицом.

За ним шли служки с корзинами, бурдюками и мешками.

— Счастье тебе, добрый Онисимэ! — приветливо отозвался дедушка.

Мы все по примеру дедушки поспешно поднялись на ноги.

— Я вижу, вы еще не успели охмелеть, люди Шалиани? — продолжал монах, растягивая в недоброй улыбке свои червеобразные губы. — Кому-кому, а вам-то следует показать, как нужно пировать на великом празднике.

— Мои дети сегодня не хуже других веселились, добрый Онисимэ, а пить араку они не любят, — мягко ответил дедушка.

— Ты не прав, добрый Гиго, на празднике святого Квирика грех не выпить, не повеселиться, — монах перекрестился и вскинул к небу свои неживые глаза.

Женщины тем временем были заняты расплатой за святые услуги. Они укладывали в мешки мясо, лепешки, а в бурдюки выливали араку. Получив дань, монах сразу не ушел.

— Да, добрый Гиго, — вспомнил он, — правду ли  говорят, что твои племянники выступили против правительства?

— Не знаю, добрый Онисимэ...

— Аббесалом и Ефрем одни выступили против правительства или с ними еще кто-нибудь? Вы не знаете? — вмешался в разговор отец.

— Это твой сын, добрый Гиго? — обратился монах к дедушке, сверля отца своими прозрачными глазами.

— Да, это мой сын Коция, он ученый человек, по-русски знает, в Широких странах бывал, — охотно ответил дедушка.

— Я вижу, бывал... бывал... — со скрытой угрозой произнес монах, переглянувшись со своими молчаливыми спутниками. — Нет, они не одни, к сожалению. Их совратили Сирбисто Навериани и некоторые другие отступники от святой веры. Они обманули многих людей. Разве ты не видишь, как мало сегодня пришло на праздник?

Я невольно оглянулся вокруг себя. Не было ни одного клочка свободной земли. Везде пир был в разгаре.

— Посмотри, мой сын, вот за этой полянкой уже никого нет, — сказал монах, как бы отвечая на мой невысказанный вопрос. — А раньше? Места не хватало и там, за полянкой. Сам пристав приходил, а теперь он уехал по делам в Кутаиси.

— Значит, не одни Аббесалом и Ефрем выступают против правительства, а весь народ? Так ведь, по-вашему, получается?

Глаза монаха гневно сверкнули.

— Это ты собираешься в Широкие страны? Твой путь, Коция, будет роковым, берегись!..

— Ты слишком долго у нас задержался, другие тебя с нетерпением ждут, святой отец, — холодно произнес отец.

— О великий Шалиани, помоги образумиться людям! — бормоча что-то про себя, монах отошел.

Все сели на свои места, но до еды никто не притрагивался. Несколько минут стояла напряженная тишина. Все поглядывали на дедушку, ожидая его гнева. 

— Мне показалось, что он обиделся на нас, — робко произнесла, наконец, моя мать. — Если он будет молить против нас Шалиани, тогда...

— Шалиани не его бог, — прервал ее отец, — этот монах забыл своего бога. Его бог — Иисус Христос. А Шалиани выдумали сваны, он их бог. Иисус Христос против всякого Льягурки и Шалиани. Монах — темный человек, так что ты ничего не бойся. Его молитва — чепуха.

— Что ты говоришь, да еще в такой день! — заохала мать.

Ей вторила тетя Федосия. Дедушка сидел, нахмурившись, исподлобья оглядывая всю семью.

— Я пошутил! — отец поднял свою миску с аракой. — Давайте лучше выпьем за Аббесалома и Ефрема! Где-то они теперь?

Пришел дядя Кондрат. Он вымыл руки и сел за стол. Тетя Федосия подала ему кусок мяса и миску с аракой. Он пригубил напиток и стал с удовольствием есть мясо. Не сказал ни единого слова, ел и пил молча.

— Теперь твоя очередь, Коция, — обратился дедушка к отцу.

— Нет, не пойду! — решительно сказал отец. — Перед этим невеждой я на коленях ползать не буду.