Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

9 мая.

Был какой то мужик, служил у Адлерберга в Лондоне. «Говорят: французы любят русских, — я и приехал сюда. Обещают работу, а не дают. Когда граф помер, я остался не причем». Жаловался, что у него сапоги разорваны. Дал 3 фр.

Обедали: Де-Роберти, Скальковский, Татищев, Бестужев-Рюмин и я. Де-Роберти говорит, что есть кафе, где г…. ж…… что он был там с Paul Adam, молодым автором «Critique des moeurs». Поехали. Маленькое кафе. Г…. ж…… почти совсем, только прозрачные рубашки, груди наружу. Де-Роберти говорит, что водил сюда женщину из общества, в маске, чтобы посмотреть. Взяли пива, пробыли 10 мин. и в Moulin Rouge. Мельничные крылья с фонарями. Вход 2 фр. Гимнасты, потом канкан на сцене, — 2 мужчин и 2 женщины. Мужчины проделывают ногами, что и женщины. В зале танцы, образуется круг зрителей. Женщины в штанах, развевают юбками, нога выше головы, держит ее рукою и кружится на одной. Гулю — высокая брюнетка. Вид женщин очень милый, — добродушный; иногда физиономии не только красивые, но совершенно приличные, хотя в любое общество. В Moulin Rouge попадают уже те, что прошли кабачкп пониже, потом Casino de Paris, Olympia и т. д., карты, все отели. Градации тут есть. Своего рода воспитание. Народа масса. Великое переселение народов. Театры пусты, — в этих кабачках гибель всякого искусства За 2 фр. идет сюда всякий, пьет, смотрит и выбирает девку, которых сотни, если не тысячи. Ходят по две, по три вместе, многие с мужчинами. Мужчин все-таки больше. На столбах, поддерживающих крышу, гербы, деревянная мельница с массою франц. флагов. Своего рода увенчание национальными флагами распутства. Городовые в форме. Господин с надписью на фуражке: l’Inspecteur. Другой с золотыми лаврами на фуражке. Перилами отделяется несколько повышенный пол со столиками. Перед перилами бархатные диванчики. Де-Роберти перелез к девкам, Бестужев-Рюмин: «Escaladez, escaladez», но он обошел. Для тайного советника это казалось бы неприличным.

Старый армянин долго жил в Gr. Hôtel, водил девок к себе, — позволяли. Новый директор, когда девка утром вышла, остановил. Она к нему. Он — счет и выехал. Прошел год. Он скупил 1000 акций (всего 4000 акций), роздал их и выбран директором-распорядителем. Прогнал всех директоров и поваров, из которых один получал 200 000 фр. в год, т. е. крал. Сам ездил на базар. Акции повысились. Это мщение армянина. Капитал завещал гор. Парижу, — фамилия его — Бенардаки. Желал «спасти» своего брата, который жил с еврейкой, уговорил одного полковника за 3000 фр. жениться на ней. Пока это устраивалось, сам влюбился и захотел жениться. Полковник запросил 90 т. Бенардаки дал и женился. Это испортило ему всю карьеру, лишился придворного чина, уехал в Париж, где жена его слыла первой красавицей одно время. Видел двух его дочерей, очень хорошеньких. М-м Бенардаки вела не строгую жизнь…

Черткова, — муж идиот, — в Петербурге пользуется репутацией злого языка. Чертков купил ее у исправника, женой которого она была. Умная баба! Влияла на него решительно. Проиграла на бирже до 3 милл. руб.

В Париже бега каждый день. — Рулетка в игорных домах. Известные места Парижа только и живут женщинами, их развратом, а если прибавить, что Magasins du Louvre, Bon Marché и большая часть прочих, торгуют только для женщин, — то женщины управляют миром.

Боголюбов говорил, что начали дело, на каком основании в Саратове — музей назван Радищевским, именем революционера. На него и на школу Боголюбов, пожертвовал 160 тысяч. Дурново ответил, что это только формальность, — Боголюбов написал, что будет жаловаться государю. Государь прислал ему 15 т. фр., просил на аукционе купить что-нибудь Мейсонье.

11 мая.

Обедал у Шарко.

— «Школа Нанси имеет у вас последователей и сказателей?»

— «Как всегда», — сказал он, — «она доступнее и далеко идет, ее любят».

После обеда он вернулся к этому, упомянул Бергейма, сказав, что все это не доказано. Чтобы доказать самые простые вещи, надо много изучения, труда и методы»…

Всюду гобелены, ценные вещи антикварные, много вкуса и комфорта. Лампы над столом газовые и антикварные, на камине два больших рожка. Стол прекрасно убран. Дочь Шарко брала русские уроки, читала Пушкина и Лермонтова. Очень миловидная девушка. Жена маленькая, седая. Обедало 10 человек, был один художник. За обедом Шарко сказал сыну, что надо было публиковать одно démonstration.

— «Это дело шефа клиники». — «А ты что делаешь, разве сам ты не мог бы сделать? Вечно на других ссылаются». — «Что вы сердитесь, папа?»

Шарко ел мало, пил шампанское за столом и после, играл на биллиарде с Любимовым и выиграл у него партию. Говорили о животных. Он — зоофил. У него много собак, одна такса с эпилепсией, точно такое же явление, как среди дворянства, когда оно слишком близкие связи заключает.

«Я своим собакам поставлю памятник в Сальпетриере. Вальян написал о тех, которые собирают животных, ухаживают за ними, что это вырождение, сильные люди были сильны на войне, не сантиментальничали и т. д., я тоже к вырождению принадлежу. Я зоофил, но мне всегда приходит в голову, что есть люди сильные, которые были тоже зоофилы. Леонардо да-Винчи, например, был художник, инженер, скульптор, ученый, а он ходил на рынки, покупал птиц и отпускал их на свободу. У Шекспира можно найти много мест, где он говорит о любви к животным. Человек менее гениальный, Гюго, смеялся над котятками. Все это зоофилы, и в такой компании не стыдно быть. Зверя воспитывают, ласкают, приручают, даже кормят его из своих рук, напр., оленя, а потом вдруг берут ружье и нападают на несчастного, убивают его и несут, как трофеи, и хвастаются убийством»…

— «Ну, ты опять за свое», — сказала жена и обратилась ко мне:

— «Вы охотник?»

— «Нет, madame».

— «Да, опять за свое. Я не могу выносить этого и равнодушно говорить об этом. Какой-то праздник убийства делают, радуются, кричат, глаза горят. — Что же восставать против тех, которые убивают людей, взрывают динамитом, против войны? Это тоже спорт. — Убивайте, убивайте, — увидите, до чего дождетесь. L’ame moderne не выносит этого».

После обеда я сказал ему о «голубиных садках».

Он живо подхватил.

— «Да, да это возмутительно. И такую охоту любят более всего дамы, преимущественно, француженки, испанки, русские. Поверьте, это самые худшие женщины делают. Такие, которые не заслуживают ничего».

И он сделал презрительную улыбку.

После обеда Шарко много говорил о гипнотизме. Любимов сказал, что он никогда не делает опытов над животными. Вспоминали Боткина и его семью, жену, зятя его и его жену. Это был замечательный человек. Я сказал, что теперь нет такого авторитетного.