Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

ими распоряжались и сами делились. А раньше – нет. И вот когда мы решили залезть в бытовку, это было не потому, что мы никогда не видели сладостей и хотели именно конфет. Просто нам было обидно, что все подарки от нас уносят. Мы ничем сами не распоряжаемся. Гостинцы наши туда кладут, конфеты и подарки тоже. Что это такое?!

Я точно не помню, кому и как пришла в голову мысль «вернуть свое», но мы разработали план. Во время уроков я отпросился у Валентины Ивановны: «А можно быстренько сбегаю в туалет, пожалуйста?» Меня отпустили. И мы вместе с Егором пошли «на дело». Кабинка Сирень Ивановны была в мужском туалете – там хранился ее инвентарь, тряпки, еще что-то. Я снизу, под дверкой, пролез в ее кабинку и достал ключи – взял связку от всего нашего четвертого этажа, огромную такую. И мы с Егором стали подбирать подходящий ключ под вторую бытовку, где хранились подарки, сладости, деньги. В учебное время коридоры спального этажа пустые, воспитателей там не было, уборщица после того, как делала свою работу на нашем этаже, уходила мыть лестничные пролеты, выносить мусор или болтать к своей подруге на третий этаж. Так что мы с Егором спокойно все успевали, куча возможностей. И вот стоим пробуем все ключи подряд. Оп, нашли! После того как ключ удалось подобрать, мы сняли его со связки и оставили себе. А все остальные ключи вернули на место, откуда стащили. Так у нашей компашки появился собственный ключ от бытовки с подарками. А рядом с той находилась другая бытовка, где сушились куртки, обувь. И туда ночью отправляли в качестве наказания тех, кто не спал, а болтал с соседом. Когда меня в очередной раз отправили ночью стоять в бытовку, я и воспользовался ключом. Конечно, стремно было, но все равно пробрался тихо по коридору, открыл дверь и стал все рассматривать, где что лежит. Набил битком карманы конфетами и вернулся стоять в первую бытовку, которая для наказанных. А там уже попрятал конфеты в такие места, куда точно не сунет нос никто из взрослых. Потом пришла воспитательница, погнала меня в кровать и сама тоже спать пошла. А наутро я быстро все пересказал друзьям, куда конфеты спрятал, и мы вместе пошли за ними и всю мою добычу съели. Много раз по ночам мы ходили за конфетами. Кого наказывали, тот и ходил – набирал полные карманы, а потом со всеми делился. Коробка с конфетами там стояла огромная, туда новые подарки высыпали постоянно. А брали мы не так много, поэтому очень долго никто ничего не замечал. Тем более мы с первого класса были как одна семья, стояли друг за друга горой и воспитателям своих не сдавали. А если кого-то из наших били, то мы все тут же приходили на помощь, и нам было пофиг, насколько наш враг сильнее и старше нас. Мы были одной семьей.

Но вот как-то воспитатели все-таки обнаружили наши проделки, и больше всех досталось не нам с Егором, а Саше. За то, что она все знала и прикрывала нас. Раньше воспитатели считали Сашу настоящим ангелом. Но после этого все изменилось, она уже не была для них ангелом. Я тогда за Сашу очень переживал. Как так? Таскали конфеты мы, а досталось ей. Несправедливо! Но что я мог сделать?

Постепенно наша группа начала меняться – она то увеличивалась, то сокращалась. Новые дети то приходили, то уходили. Началось предательство, эгоизм и тому подобное. И все из-за этих домашних! Когда в нашу группу начали поступать новенькие, мы, словно в тюрьме, прижимали их к стенке и рассказывали им, кто они такие и какое у них место среди нас. Если новенькие забывались, то мы им напоминали. К тому времени уже знали от старшаков баторскую поговорку: «До головы не доходит, до почек дойдет». Все, как в тюрьме. Хорошо хоть костяк нашей семейки все-таки остался – ушли только двое: Максим и Егор. А теперь уже кто где, большинство не собрать.

Во втором классе у нас начались серьезные перемены в компашке. Самое ужасное – в баторе появилась противная девочка Яна. Она пришла к нам из семьи, ее родителей лишили родительских прав. Мы ее с первого дня возненавидели всей душой. Мало того что она была первой новенькой, так она была еще и девочкой. Это разрушило наш семейный очаг, если так можно сказать, весь наш уклад. У нас всегда была только Саша. И тут еще какая-то! Стало две самки на всю стаю. Нет, простите, мы привыкли к одной. Мы Яну невзлюбили, и все. Из-за нее Саша сама стала разгильдяйкой. Испортилась. Понятно, что нам это не нравилось. Раньше только мы, пацаны, косячили, нас ставили в холл или в бытовку, где мы и стояли до потери пульса, развлекаясь воровством конфет. А тут я в одну из ночей прохожу мимо бытовки, и хоп – там Саша стоит. Говорит мне такая: «Привет, Гоша!» Я чуть не упал. Никогда раньше Сашу не наказывали. Жили девочки, естественно, в одной комнате. А там они спелись: «Оооо, теперь нас будет двое». И это плохо повлияло на дальнейшее развитие ситуации. Яна оказалась тихушницей. Все делала втихомолочку, сама воспитателям улыбается, а когда их нет рядом – что-нибудь разобьет, испортит, сломает и потом: «Это не я». Даже воспитатели со временем поняли, что она собой представляет. К моменту ее отъезда уже говорили: «Эта Яна такая чертовка!»

Потом еще приходили дети, еще. Все семейные, которые попадали в батор, нам не нравились. Они нас бесили, потому что не умели жить в коллективе. И они были совсем другие. У нас, в банде тех, кто с рождения или очень давно в баторе, все друг с другом общаются. Мы как единое целое. А посмотреть на банды домашних – у них одна большая стая, внутри этой стаи другая стая, поменьше, в этой стае еще одна и так далее. Там вообще ничего не поймешь, так напутано! Я сейчас четко вижу эту разницу и понимаю, что так сложно устроено все общество людей. Но у нас-то в баторе модель была совсем другая, гораздо проще: мы все в одном коллективе, все как один. Если кто-то опрофанился, его наказывали все. Были свои методы – мы не отчитывали, не разговаривали, зря время на это не тратили. Просто игнорировали человека – делали вид, что его нет, он больше не существует. До тех пор, пока сам не поймет, за что его наказали. Он мог подойти сказать: «Пацаны, реально простите, что-то я лажанул». Тогда принимали обратно. Обычно не дольше суток на все это уходило, вместе с выяснением причин. Долго мы бы не выдержали – месяц, например, без одного из нас было бы слишком. Мы не хотели терять своих, но и чужих нам не надо было.

Яну мы, конечно, не приняли за то, что она чужая. Мы ее пытались как-то вытолкнуть из компашки, подставить. Постоянно подглядывали за ней, трусы ее выкидывали в мусор. Делали все, чтобы ей было как-то стыдно, чтобы она опозорилась. Чтобы приходилось идти к питалкам и объяснять всю эту мутню.

– У меня трусы пропаааали.

– Как это?!

– Я не знаю, – она плакала, – дайте мне, пожалуйста, другие.

– Какие еще другие? Тут тебе не магазин! Куда вы ее трусы дели?

– Не знаем, – мы изображали возмущение, – мы-то тут при чем?

– Ну куда-то же трусы подевались?

– Сама потеряла, – мы стояли на своем, – может, сушить повесила, и они упали куда-нибудь.

И еще мы моделировали ситуацию, будто Яна что-то своровала. Не так часто, как потеря трусов, но все же случалось. Сами тащили какую-нибудь вещь и подкидывали ей. Она плакала, сопли по лицу размазывала: «Это не я, я не ворюга», а мы ей: «Ворюга-ворюга». Тут уже шло такое психологическое давление. Травили мы ее с большой радостью. И даже сейчас, понимая, что по большому счету виновата она была только в том, что нарушила нашу идиллию, причем не по собственной воле, у меня нет к ней жалости. А тогда-то была