Скрытая перспектива - Роберт Капа

я плюхнулся за стол и написал записку Военному Корреспонденту Капе: «Никакого алкоголя. Никаких азартных игр. Никаких бомбовых прицелов. Никаких девушек». Я положил эту бумажку на гимнастерку и с блаженной улыбкой на губах уснул.

Пришло утро. Голова раскалывалась. Я не мог вспомнить, что произошло, пока не наткнулся на свою записку. Решив, что лучший способ избегать приключений – это не искать их на свою голову, я настроился провести время до отъезда в Северную Африку с четой Ярдли. Оставив на столе телефон, по которому меня можно будет найти, я сел на поезд и поехал в Мейденхед.

Я знал, что у Ярдли я буду в безопасности. Буду, сидя у камина, почитывать детективы, спорить о войне и России с мистером Ярдли, а в девять вечера укладываться спать.

ЛОНДОН, январь – февраль 1943 года. Американский офицер играет с сиротами, «удочеренными» его подразделением.

* * *

Хозяева были рады видеть меня в новенькой форме и решили, что, поев и выпив кофе, я буду выглядеть еще лучше. Мы сели за стол: Ярдли, какая-то их гостья и я. Гостья была молода и заняла место рядом со мной, но я же не интересовался женщинами – особенно пухленькими блондинками. Отведав кофе, я объяснил, что сегодня слегка не в кондиции, поскольку накануне отмечал получение обмундирования, и что для счастья мне нужно лишь большое кресло и хорошая книга.

И вот я забрался в большое кресло, раскрыл хорошую книгу и тут же заснул. Через десять минут меня разбудили скрипучие звуки граммофона. Это маленькая, кругленькая гостья завела пластинку Тино Росси. Я скривил физиономию и сообщил, что ненавижу Тино Росси, и в этот момент понял, что эта девушка не такая уж пухленькая. На ней были широкие брюки и свитер, и я про себя отметил, что у нее, наверное, неплохая фигура. Да и волосы у нее были отнюдь не белокурые, а какие-то золотисто-розовые. Я зажмурился. Она сделала музыку погромче. Когда я открыл глаза, она стояла против света. У нее был тонкий английский профиль и серо-зеленые кошачьи глаза. Я встал и пошел спать на террасу.

Когда я проснулся в следующий раз, в гостиной пылал камин, граммофон играл румбу. На гостье было обтягивающее черное платье.

«Меня зовут Элен», – сообщила она мне. Стало понятно, что снова притвориться спящим будет трудновато. Оставалось радоваться тому, что я не танцую и потому смогу выполнить данные себе обещания. Она выразила надежду, что румба мне нравится больше, чем Тино Росси. В ответ пришлось указать на тот факт, что я не умею танцевать. В доказательство правдивости своих слов я предложил станцевать один раз. Она сказала, что я не так уж плохо танцую румбу и что обучить меня ей ничего не стоит. Я ответил, что за последние десять лет это никому не удавалось. Элен возразила, что у нее есть свежая идея. У меня, кажется, тоже была свежая идея, и это меня пугало.

Ярдли с супругой спустились поинтересоваться моим мнением о книге, которую они мне дали. Пришлось признаться, что вместо чтения я трачу время на уроки румбы. Я добавил, что это совершенно бессмысленно, поскольку в Северной Африке, куда я вот-вот уеду, румбу никто не танцует.

Девушка с розовыми волосами заметила, что было бы обидно умереть, так и не научившись танцевать. Ярдли согласились.

Мы выпили бутылку шампанского за Северную Африку, после чего румба стала получаться у меня заметно лучше, а девушку с розовыми волосами я стал называть «Пинки». Ее, кажется, это не задевало, однако она выключила музыку, взяла мою книгу и принялась читать. Я подошел к граммофону и завел Тино Росси.

Ярдли рассмеялись и сказали, что пойдут они лучше к себе, спать. Пинки оторвалась от книги, подняла на меня глаза и произнесла: «Ты круглый дурак, вот что я думаю».

«А ты круглая дразнила, вот что думаю я». Она возразила, что так не говорят, а я на это ответил, что у ее губ земляничный вкус.

«В Англии редко встретишь землянику, – сказала она. – Но та, что здесь растет, просто отличная. А я, кстати, не дразнюсь».

Я уже давно понял, что она не дразнится. Я был просто счастлив, что она существует и что я нашел ее.

Зазвенел телефон, спросили меня. На том конце провода был отель «Savoy». Мне сообщили, что ищут меня уже два часа, а капитан Крис Скотт из американской военной пресс-службы названивает каждые пять минут. Я положил трубку и попросил Пинки отвезти меня на станцию.

По дороге я рассказал ей, как счастлив, что еду в Северную Африку, что во мне течет цыганская кровь, что я журналист и к тому же враждебный иностранец. Потом добавил, что я очень рад, и что мне очень жаль, и что она так безумно хороша. Она абсолютно ничего не ответила, высадила меня у станции и умчалась, не попрощавшись.

Крис Скотт, весьма приятный молодой капитан, извинился и сказал, что напрасно я сорвался в Лондон среди ночи – мог бы приехать и на следующий день. Я заверил его, что, наоборот, в определенном смысле очень хорошо все вышло, и он позвонил как раз вовремя, так как единственное, о чем я сейчас мечтаю – поскорее отправиться в Северную Африку. Я рассказал ему про Пинки.

Он вынул бутылку шотландского виски и предложил выпить за мой успешный побег. Я заметил, что это повкуснее земляники. Он многозначительно сказал, что любит землянику, и если я собираюсь в Северную Африку, то он, вероятно, остается в Лондоне. Я признался, что про эту девушку мне известно лишь, что ее следует называть Пинки. Выяснить фамилию и телефон я забыл.

Крис расстроился, а я подумал, что мне и самому, конечно, очень обидно не знать имени, адреса или телефона Пинки, но если бы я и знал, то ни с кем бы не стал этими знаниями делиться.

Следующим утром я позвонил Ярдли, чтобы поблагодарить их и попрощаться. Как бы невзначай я спросил, можно ли позвать к телефону Элен, но мистер Ярдли ответил, что она уже уехала в город. Сам он не стал больше ничего про нее рассказывать, а я не стал спрашивать.

У меня была куча дел в тот день. Американская армия выдала мне распоряжения, британская – разрешение на выезд. Мне сказали, что если я хочу когда-нибудь вернуться в Англию, то мне будет нужна новая виза: к сожалению, даже в американской форме я оставался