Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

подносил зажженную спичку к стоявшим на столе свечам и просил тех, кто сидел ближе к выключателю, погасить свет. Зал с «моими собратьями по Дворянскому собранию» погрузился в торжественный полумрак. Тогда специалист по Тютчеву, придвинув к себе один из канделябров, приступил к чтению доклада.

И тут, при оплывающих стеариновых свечах, я в одночасье узнала, что любимый мною с детства поэт, автор «Весенних вод», «Весенней грозы», «Зимы», которая «недаром злится…» и «…осени первоначальной» да и всего остального, был истовым дворянином, служившим верой и правдой царскому двору Александра И. И я подумала: «А надо ли мне знать эту сторону жизни великого поэта?» Ведь о стихах поэта докладчиком не было сказано ни слова. И сама себе ответила: «Нет! Не надо!» Однако, по окончании доклада собравшиеся за столом дворяне просто засыпали докладчика своими вопросами, от которых мне стало даже как-то не по себе. И я, повернувшись к сидевшему со мной рядом молодому человеку, спросила: «И частенько у вас бывают такие содержательные jour fixe(ы)?»

Испытывая, похоже, те же самые чувства, молодой человек, внимательно посмотрев на меня, улыбнулся и ответил: «А я думал, что такие jour fixe(ы) бывают у вас». — «Нет, я здесь гостья!» — ответила я. — «А я здесь по долгу службы».

«Интересно какой?» — подумала я, но не спросила.

— Доклад окончен, можно включить свет, — сказал председательствовавший. — Давайте поблагодарим лектора за блестящий…

Все дворяне дружно захлопали в ладоши. А когда в зале стало светло, я увидела, что некоторые из них хорошо подремали в потемках. Однако моя рыжеволосая визави бодрствовала и, главное, молчала. Скорее всего, была сбита с толку. Выглядела она много моложе меня. И Тютчев для нее, похоже, был просто большой поэт.

Не дожидаясь, когда председательствовавший поинтересуется моим мнением, я быстро поднялась, выскользнула в дверь, сбежала по лестнице в раздевалку, оделась и, выйдя на улицу, обрела, к своему счастью, день сегодняшний. И поспешила в метро. И как же хорошо было ехать в битком набитом вагоне, в котором кто-то смеялся, кто-то спорил с соседом, а кто-то читал газету или просто спал!

Так нужно ли мне это Дворянское собрание, да еще в таком наборе, в котором я увидела и услышала его в тот самый день?! Ведь мне милей и ближе были эти едущие в вагоне люди, как и мои собратья по перу, любящие хорошо поддать и побуянить по любому поводу, тем более что у меня-то своя собственная португальская ниша! Вот так, Жорж!

Жорж молчал. А может, он не понял, что я хотела сказать? Или был уязвлен услышанным. Ведь он такой же дворянин и, возможно, с тем же недообразованием. И все же, решив до него достучаться, я продолжила:

— В другой раз, когда я беседовала с предводителем дворянства князем Голицыным, в дверь заглянул кто-то из его «свиты» и сказал: «К вам тут пришли иногородние дворяне, они хотят увидеть живого князя! И послушать ваш рассказ о поездке на священную землю». Ей-богу, Жорж, так и сказал: на священную землю.

«Святую, святую», — ответил живой князь, получивший высшее образование в бывшем Советском Союзе.

— Да-а, слушать вас, Лилиана, очень любопытно, но время позднее, пора и честь знать. К тому же, мне еще добираться до гостиницы по заснеженной Москве, по меньшей мере, час, если я не сяду на такси.

Увидев, что Жорж надевает красную куртку, я тут же сказала:

— Так вы большой любитель ездить на такси! Ведь к нам вы тоже на такси приехали, верно?

— Да, — ответил Жорж, — а откуда вам это известно?

— Секрет, большой секрет! — ответила я.

— Вы меня пугаете, Лилиана.

— Ну, чтобы вам не было уж очень страшно, я провожу вас до лифта, — сказала я.

— Очень рад был с вами познакомиться, очень! Всего доброго. До новой встречи.

Уже стоя у лифта, я ему сказала:

— Если вы, Жорж, хоть что-то поняли о наших непростых отношениях с Владимиром, то будьте осторожны с ним в разговорах обо мне. Владимир не очень здоровый человек!

— А если вы, Лилиана, — сказал Жорж, — все-таки соберетесь в Государственный военный архив и получите там бумаги отца, — он вошел в подошедший лифт и нащупал кнопку на пульте, — и постараетесь найти свою ветвь в Genealogisches Handbuch, то я…

Но тут лифт пошел вниз. Скорее всего, Жорж нечаянно нажал на кнопку. Последнее, что долетело до меня снизу, было: «До скорого, Лилиана!»

VI

Всю ночь мы с мужем проговорили обо всем тайном, что всегда становится явным, и лжи, подобной плевку в небо, который обязательно упадет на тебя в самый неожиданный момент.

— Нет, не понимаю! Зачем было Вовке говорить Жоржу, что отец был репрессирован?! Почему было не сказать — умер. И все! Ведь совершенно не обязательно перед каждым раскрывать рот, как лягушка, чтобы видны были все внутренности. Что, Жорж тянул его за язык? Но говорить то, чего не было… зачем?

— Не знаю, — ответил муж. — Может, это желание вызвать жалость собеседника или почувствовать себя политически современным?! Я, мол, тоже из семьи репрессированных.

— Жалость у кого, у Жоржа? Но ведь Жорж, хоть он и русский немец, родился и живет во Франции. А во Франции, как в любой другой европейской стране, вряд ли, как в России, любить умеют только мертвых…

— Ну да, а жалеть, ты хочешь сказать, умеют только счастливых… — продолжил он.

— Конечно, а потом, — сказала я, — не поставить родную сестру в известность, что объявился наш общий, пусть даже дальний, родственник (и это при полном отсутствии таковых в России), с которым он общается, как сказал Жорж, вот уже три года, это как?

— Да о тебе Вовка меньше всего думал. А может, наоборот: думал и пришел к заключению, что так будет лучше. Вы же практически не общаетесь. А уж вообразить, что Жорж может найти тебя в Интернете, он просто не мог.

— Да, родственников, конечно, надо знать, и близких особенно, хотя бы кто они и чем занимаются, — ответила я.

— Но ведь знают тех, с кем общаются. À он не только с тобой, он ни с кем не общается. И делает это сознательно, чтобы оградить себя от воспоминаний и, возможно, неприятностей, которые вдруг могут возникнуть в связи с этими воспоминаниями. А с тобой тем более: ты же единственный оставшийся в живых свидетель.

— Нуда, да!

— Слушай, уже четвертый час ночи, давай ложиться спать, ведь завтра рабочий день, — сказал он.

И, слава богу, лег и скоро заснул.

Я же прокрутилась