Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян

отеческим нотациями, быстро заскакивал в подъезд, а тут задержался, глядя вслед отъезжающей машине. Я видел это в зеркало заднего вида.

Он прощально взмахнул своей маленькой, крохотной ладошкой, но машина всё не могла отъехать – небольшой затор при выезде на главную дорогу. А он долго продолжал смотреть мне вслед и без устали махал рукой…

В этот момент я понял, что уезжаю навсегда.

Кошки

Это было давно. Очень давно. Я заканчивал школу и готовился к поступлению в институт.

В нашем доме поселилась старушка. Глубокая старуха из тех, что принято называть «божий одуванчик».

Не помню, когда я увидел её в первый раз, но через некоторое время стал с ней здороваться: есть у меня такая привычка, если вижу человека второй раз в лифте – здороваюсь. А теперь даже не вспомню, как её звали…

Я многое чего не помню. Единственное, что осталось в моей памяти, это её кошки. У неё дома постоянно жили три или четыре кошачьих семейства, непрерывно размножавшихся и шкодивших. Вздорная была старушка.

Возвращаясь домой, я частенько встречал её, отдыхающую на скамейке возле подъезда, и мы подолгу разговаривали о её любимцах:

– Вы представляете, Китти родила пять котят!

И я начинал мучительно вспоминать, кто такая Китти, от какого брака произошла и чем любит лакомиться.

– Ах! Которая дочь Антуана!?

– Да, совершенно верно, – обрадованно кивала старушка.

Или:

– Представляете, Жорж украл у меня со сковороды котлету и съел её на моих глазах! Вот нахал!

Или:

– Вы не представляете, как приятно, когда перед обедом вся орава трется об мои ноги и мурчит. Возможно, вам это покажется смешно, но сначала доживите до моих лет, – и она складывала сухонькие лапки на животе.

– Что вы, я прекрасно понимаю…

Изредка старушка приглашала меня в гости. Попить чайку с вареньем, поболтать. Я вежливо, но упорно отказывался – знаю эти бабулькины разговоры: предки, потомки, трамваи… Скучно. Да и своих дел было невпроворот.

А потом она умерла. Не помню от чего. Наверное, от старости. Впрочем, этого никто не заметил. Спохватились лишь тогда, когда из-за двери стал просачиваться резкий запах. Дверь взломали…

На потертом диванчике лежало синее, распухшее тело. И, странная вещь, возле её трупа не оказалось ни одной кошки.

Потом, уже через много лет, я узнал, что этих кошек никогда и не было. Искусство ездить на трамвае

Говорят, когда вымрет наше последнее брежневское поколение, всем станет жить хорошо, и страна расцветёт. А я говорю: уже это поколение украинских людей будет жить при нигилизме, поскольку стало приложением к гаджетам и селфи. У меня нет ни одного селфи – полагаю, это зависит от количества прочитанных в юности книг и объезженных трамваев.

Укрощение трамвая в нашей жизни начиналось с детства: с подложенных на рельсы крышечек от пива, пистонов, патронов, которые проезжающий тяжёлый вагон исправно плющил и подрывал, оглушая порою настоящей артиллерийской канонадой – к великому восторгу пацанвы и ужасу ещё не забывших войну пассажиров.

Рядом с наши двором, по Нетеченской, ходили 13 и 16 марки (так в Харькове называли номера маршрутов) трамвая. Они являлись в нашу гавань, словно обшарпанные красные фрегаты из каких-то неведомых стран и улиц, где живут другие пацаны, возможно, даже отчаяннее наших. Внутри вагонов мягкие коричневые сидения, дребезжащие оконные рамы и кожаные ремешки на поручнях. В прицепных вагонах, как правило, более пусто: без надзора вагоновожатой они считались более хулиганистыми. Позже появились чешские трамваи, казавшимися элегантными существами из холодного будущего, с сидениями жёсткими и бесчеловечными, особенно зимой – когда присесть можно лишь на те из них, под которым работала печка.

Ездить на трамвае было целое искусство. Во-первых, в час пик в трамвай надо ввинтиться, а во-вторых, проехать бесплатно (проезд стоил три копейки, но платить «западло»). Негромкое «передайте на компостер», и граждане, провозглашающие «постоянный!», и уступить место старшему – естественно. Но даже мальчик из приличной семьи умел открывать дверь-гармошку и лихо спрыгивать на ходу в случае появления контролёров. Иначе он превращался в слюнявого, изловленного «зайца».

Были ещё и младшие братья трамваев – троллейбусы. Утром они гурьбой прикатывали на конечную остановку, и опытный пассажир старался втиснуться во второй, а ещё лучше в третий троллейбус, там было почти пусто и хватало места присесть. Помню ежедневно провожавшее троллейбусы тоскливое панно «Наша праця тэбэ, Батькивщина!», изображавшее соцреалистического вида головы в касках и веночках. В этих касках и казённом украинском лозунге было что-то безнадежное, каторжанское. Словно сбор окурков на трамвайной остановке в разгар табачного кризиса…

Трамвай подъезжал, и торопившиеся пассажиры бросали едва закуренные сигареты – на радость одичалым от безденежья и дефицита курева. У каждого из нас был мундштук и коробка для сэкономленных окурков, которые лучше всего хранились в коробке от кубинских сигар. Считалось, что затаившийся в коробках крепкий сигарный дух способствует облагораживанию «бычков». Если бы я знал, сколько будут стоить кубинские сигары в скором будущем, я бы курил только их. Но я вообще не предполагал, что стану взрослым, и не знал, сколько впереди меня ещё ждёт трамваев, метрополитенов, поездов.

Я был молод, нахален, в широкополой шляпе, а девушка, в которую был влюблён, ехала в предыдущем трамвае с кем-то другим. Для учинения скандала я попытался перескочить на остановке в её вагон, но не успел – лишь рукой ухватился за ледяной поручень, как дверь закрылась, оставляя меня снаружи, и трамвай начал набирать скорость. Другой бы спрыгнул, отпуская на волю трамвай и девушку, но уцепившись ногой за жалкий остаток площадки и всем телом влипнув в дребезжащий корпус, я мчался до следующей остановки.

Мою роскошную шляпу сорвало и унесло ветром, машины злобно сигналили вслед, мокрый снег бил прямо в глаза. Когда на остановке я в ярости заскочил в вагон, девушки в трамвае не оказалось. Я пробежал салон и выскочил – на улице тоже никого нет, обознался… И я растерянно стою, недоуменно озираясь, и освещенный трамвай укатил вдаль, и вместе с ним укатилось детство.

Мой Киев

Я почти всю жизнь прожил в Харькове, но появился на свет в Киеве. Так уж повелось в нашей семье, что дети рождались в городе, где жила мамина мать и моя бабушка – Нина Ивановна Савич. Таким образом почти все каникулы – а значит и лучшие дни детства, я провёл в Киеве, своём втором родном городе.

Мы жили в самом центре, на улице Богомольца, рядом с МВД. Улица была зеленой, тихой и солидной; меня, крохотного,