Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев

потасовки. Мы находимся за границей. И этого не следует забывать ни офицерам, ни сержантам, ни солдатам.

24 февраля. Скандальный инцидент не заставил себя долго ждать.

В середине дня я увидел нашего хозяина Иштвана, бегущего ко мне через поле, где он работал, а я занимался с разведчиками.

– Фюхаднадь Андраш, – кричит Иштван, – идеген орос катона, идеген орос катона! – И, задыхаясь, он показывает рукой в поле, повторяя только одно слово «лоо».

Я взглянул в указанном направлении и увидел пехотных солдат, что-то делавших возле его лошадей. Поодаль стоял его сын Лаци в каком-то мрачном оцепенении. Крикнув разведчиков, я ринулся наперерез солдатам, уже уводившим отпряженных лошадей.

– Стой! – заорал я. – А ну, отдай поводья!

Передо мной оказался здоровый парень в гимнастерке с расстегнутым воротом и голубыми погонами десантника на плечах. Морда наглая с типичным прищуром подмосковской шпаны.

– А ну, сойди с дороги, лейтенант, – сквозь зубы, подражая блатнякам, процедил парень, – худо будет.

В руках у меня ивовый прут, каким я обычно пользуюсь на занятиях в качестве указки. Сильный взмах этого прута, и вот уже поперек щеки у парня наливается пунцовый рубец. Этого не ожидали ни он, ни его товарищи. Опомнившись, они было схватились за финки, но Логинов кого-то треснул прикладом по голове, Серега Жук сильным ударом в челюсть кого-то сбил с ног, а Борька Израилов и Квасков уже крутили руки тому парню, который держал поводья лошадей. Я подходил к каждому, сдирал с них погоны и с остервенением хлестал ими по щекам. Такого они не ожидали.

Я не думал о том, имею ли я на это право! Я знал: мародерство необходимо пресекать в корне. И если бы мне тогда кто-нибудь оказал сопротивление, не задумываясь я бы вынул пистолет и выстрелил.

К месту происшествия уже шел представитель Смерша. Я изложил ему суть дела, и он приказал арестовать мародеров и запереть их в бункер, составив предварительно акт. Десантники не на шутку струхнули, стояли понурые, огрызаясь друг на друга.

Вскоре пришел капитан, с голубыми летными погонами, в фуражке с «крабом» и крылышками. Чуб светлых волос выбивался из-под козырька.

– Что произошло? – спросил он резко и вызывающе.

– Слушай, капитан, – ответил я как можно спокойнее. – Нам ведь сотрудничать придется. Вместе воевать. Стоит ли конфликтовать-то? Мы – не летчики, в обиду себя не дадим. Мы – артиллеристы! Пока я твоим ребятам только морду набил. В другой раз – пойдут в штрафную. Я ведь тоже из Москвы. Ты про Сухаревку слышал когда-нибудь?

– Где они? – спросил капитан миролюбиво.

– Вон, в бункере, – ответил я и отворил тяжелую металлическую дверь винного погреба, какие имеются у мадьяр в любом деревенском доме.

– Выходи! – крикнул капитан властным и твердым голосом.

Солдаты поднимались наверх понурые, настороженно озираясь. Капитан молча подошел к первому из них, поскрипел зубами, сплюнул и молниеносно двинул ему слева под ложечку. От неожиданности и боли солдат скрючился, но тут же, получив справа удар в челюсть, свалился в нокауте на землю. Двое других стояли молча, в полной растерянности.

– Воды! – крикнул капитан, обращаясь уже к нашим солдатам.

Те быстро притащили ведро от колодца, и капитан с размаху окатил лежащего.

– Встань, гнида, – сказал капитан с оттенком глубокого презрения.

Солдат, пошатываясь, встал.

– Ступайте. Шагом марш! – прикрикнул капитан и, обращаясь ко мне, сказал вполне миролюбиво: – Ты не обижайся, старшой. А работать мы будем вместе! Я пээнша один 351-го стрелкового – Воронцов Володька. Будь здоров. Пока!

И он улыбнулся добродушно и весело. В своем полку, да и в дивизии, капитан Воронцов пользовался заслуженной славой храбреца, бретёра и веселого собутыльника.

25 февраля. Воскресенье. Из Яс-Караеню до нас долетают отдаленные звуки колокольного звона. Наши хозяева идут к мессе. Иштван в черной венгерке и черных чакчирах, в лакированных сапогах бутылками. Лаци в современном шерстяном костюме и фетровой шляпе. Женщины в нарядных шелковых платьях, в накрахмаленных кружевных чепцах и лакированных чижмах – венгерских дамских сапожках. На плечах у всех троих цветастые кашемировые шали, а в руках маленькие молитвенники.

Мы втроем – Микулин, Маслов и я – домовничаем. Колычев же пропадает у своей «бабы», и мы его почти не видим.

– Интересно-то как, – говорит вдруг Миша Маслов, как бы ни к кому не обращаясь.

– Что интересно? – лениво спрашивает Микулин.

– Да вот, колокола звонят. Люди в церковь идут, молиться будут. Проповеди слушать будут.

– Сегодня наш Князев проповедь солдатам читал – так это куда интересней. – Микулин засмеялся. – Прихожу я во взвод связи, а там политинформация. Солдаты и спрашивают у Князева: «Почему, мол, в Венгрии у бедняка по три коровы?»

– И что же ответил Князев? – осведомляемся мы.

– Князев объяснил солдатам, что ради пропаганды венгерское правительство будто бы перед приходом советских войск специально раздавало мадьярским беднякам скот и птицу, предварительно вывезенные из нашей страны. Наш парторг еще призывал к бдительности, призывал не поддаваться на провокации и не заглядывать к мадьярам в коровники.

Под вечер мы своей компанией отправились на прогулку в село. На окраине, у самой дороги, живет ковач – кузнец – веселый и общительный мужик. Как и все мадьяры его возраста, с пышными, закрученными вверх усами. Теперь горячая пора: целыми днями в его кузнице идет ковка лошадей, и даже сегодня, в воскресный день, он стоит у наковальни. Идут к нему и окрестные мужики-крестьяне, и наши артиллеристы из конных батарей, и обозники из пехоты.

Глядя на меня и весело подмигивая, ковач говорит:

– Мадьяр байус, нодь ван ёо. – И, лихо закрутив кольца своих усов, добавляет: – Карашо!

Ковач намекает на то, что настоящий, лихой офицер непременно должен иметь пышные усы с закрученными концами – такова традиция венгерской армии. И в этом смысле, своими усами, я похож на мадьяра.

У ковача четверо ребятишек. Но особенно хороши младшие – Михай семи лет и Маришка четырех. С поразительной быстротой они перенимают русские слова, и наши солдаты с умилением слушают, как Михай и Маришка дуэтом напевают:

Вы-ха-дыла набрэк Ка-тю-ща,

Навысок на-брэг кру-той.

27 февраля. Распоряжением по бригаде установлено патрулирование по территории дислокации наших войск. И первым на дежурство, естественно, назначили меня – это, мол, прямая обязанность разведки. Я не спорил. В сопровождении отделения солдат, из наших же разведчиков, толмача дяди Миклоша пошли мы обходить окрестные хутора. И наш толмач, обращаясь к хозяину или хозяйке, приветливо спрашивает:

– Йдеген мадьяр ван?

– Ниньч, ниньч, – испуганно отвечает хозяин или хозяйка, косясь на наш отряд.

– Идеген катона ван? – продолжает опрос