Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Ознакомительный фрагмент

Лермонтов вспыхнул.

— Я не понимаю, отчего? Вы же дали согласие на брак вашей дочери с Грибоедовым!

Князь пожал плечами.

— Ну, во-первых, пророссийские настроения десять лет назад были в Грузии намного сильнее. Во-вторых, Грибоедов был сановником высокого ранга — действующим министром. В-третьих, Нино умоляла меня об этом… — Он сделал паузу. — Вы не обижайтесь, Михаил Юрьевич, с вами по-другому…

— Можно обвенчаться и без согласия родичей!

Александр Гарсеванович хмыкнул.

— Можно, но не советую. Здешние законы суровы. Избежать последствий вам удастся, только скрывшись с ней в России. Но такой исход чреват для вас обвинением в дезертирстве.

— Меня, должно быть, скоро переведут в Петербург.

— Когда переведут — поразмыслите об этом отдельно.

Весь дальнейший путь до усадьбы Лермонтов молчал. Князь рассказывал о своей службе при Барклае-де-Толли, анекдоты о войне 1812 года, но он не слушал. Повторял про себя: «Вот назло, назло украду Майко и женюсь на ней. Не боюсь я ни Дато, ни князя, ни ее родных. Всем утру нос! Навек запомните, кто такой Маешка. Я для вас, видите ли, не знатен и не богат. Зато она влюблена в меня. Этого достаточно».

В усадьбе всадники поблагодарили друг друга за компанию. Чавчавадзе пошел отдохнуть до обеда, а Лермонтова встретили внизу Нино и Като. Младшая подошла с большой красивой тетрадью в золотом переплете.

— Дорогой Мишель, у меня к вам просьба. Напишите что-нибудь мне в альбом. Я была бы счастлива.

— С удовольствием.

Он взял тетрадь и поднялся к себе в комнату. Постоял у раскрытого окна, глядя на деревья, газоны, цветники, сбросил мундир. Сел, достал перо и чернильницу, покусал губу. Вспомнил голубые глаза Като, как она вчера пела, и решительно начал:

Слышу ли голос твой,Звонкий и ласковый,Как птичка в клетке,Сердце запрыгает;Встречу ль глаза твоиЛазурно-глубокие,Душа им навстречуИз груди просится,И как-то весело,И хочется плакать,И так на шею быТебе я кинулся.

Он рассмеялся и бросил перо. Рифмовать не хотелось. И так сгодится.

Но потом подумал и сочинил еще одно четверостишие:

Как небеса, твой взор пылаетЭмалью голубой,Как поцелуй, звучит и таетТвой голос молодой.

Нет, сегодня стихи не идут. Мысли о Майко. И разыгрывать влюбленность в Като совершенно не хочется. Может быть, чуть позже.

Лермонтов лег, закрыл глаза и представил себе Майко. Предки чернокнижники? Шутка или правда? Но глаза у нее действительно гипнотические. Впрочем, его предок, Томас Лермонт, тоже был ясновидящий. Магия на магию, колдовство на колдовство. Кто победит?

Он незаметно уснул и проснулся, услыхав голос за дверью:

— Михаил Юрьевич, мосье Лермонтов, вас хозяева ждут обедать.

— Хорошо, спасибо, иду!

Наспех приведя себя в порядок он сбежал по лестнице. Извинился за опоздание. Все семейство уже располагалось за столом, Майко и Давида не было. Михаил сел на свое место.

— А где мой альбом? — обратилась к нему Като.

— Ой, забыл наверху! Я стихи вписал.

— Сгораю от нетерпения. Можно послать слугу.

— Да к чему такая поспешность? Принесу альбом сразу после десерта. Вы уж простите: нынче вдохновения не было и писалось вяло.

— Отчего же не было? Утомились прогулкой?

— Нет, прогулка мне понравилась. Здесь у вас такие красоты! Грех не любоваться.

Во время еды обменивались ничего не значащими репликами. Лермонтов размышлял: как Майко дойдет до беседки, если не вышла к обеду? Кто-нибудь увидит и сразу что-то заподозрит. Лучше ему не ходить вовсе. Впрочем, не ходить невозможно! Этим вечером он, должно быть, уже уедет. Чавчавадзе — милые люди, но пора и честь знать. «Маскерад» прочитан, местное вино по достоинству оценено, задерживаться нет резонов. А Майко оставить записку. Положить в беседке под камушек, как договорились. Он уедет — она прочтет. Гипнотический сон прошел. И жениться не нужно. Глупость какая — жениться! Как такое в голову могло прийти? Явно — гипнотическое внушение.

Он повеселел. Так всегда у него было: неопределенность терзает, трудно сделать выбор и на что-то решиться — и вдруг решение найдено. Сразу падает гора с плеч, сразу — облегчение, мир, покой в душе и хорошее настроение. Не доев десерт, сбегал в свою комнату и принес альбом. Прочитал стихи. После слов: «Так на шею бы тебе я кинулся» — осторожно добавил: — Ну, конечно, по-дружески.

Завизжав от восторга, Като воскликнула:

— Какая прелесть! — И сама кинулась, обняла за шею. Потом заметила: — Я, конечно, тоже по-дружески, правда?

Все засмеялись.

Князь сказал:

— Мы с моим покойным зятем Александром Сергеевичем Грибоедовым, породнившись, объединили наши коллекции оружия. Хочу, Михаил Юрьевич, сделать вам подарок. Окажите честь, осмотрите коллекцию и возьмите на память любую вещь.

Лермонтов слегка растерялся.

— Я не смею, Александр Гарсеванович. То есть коллекцию осмотрю с удовольствием, но коллекционное оружие взять не смогу.

— Нет уж, сделайте одолжение, Михаил Юрьевич. Вы своим отказом меня обидите. На Кавказе не принято отказываться от подарка.

— Ох уж эти кавказские порядки! Право, мне неловко.

Нина пришла на помощь.

— Русские любят, чтобы им дарили сюрпризом. Надо пойти навстречу, папа́. После осмотра коллекции мы вдвоем посоветуемся и решим, что преподнести гостю.

Глядя на любимую дочку, старший Чавчавадзе кивнул.

— Хорошо, пусть так, я не возражаю.

Закончив обед, мужчины перешли в библиотеку, где на стенах висели сабли, кинжалы, пистолеты и старинные ружья. Большинство — с дорогим чернением, кованные серебром и золотом, на многих — драгоценные камни. У Лермонтова загорелись глаза, он стоял совершенно завороженный.

— А? Что скажете, Михаил Юрьевич?

— Настоящие сокровища, Александр Гарсеванович.

Князь, как умелый гид, подробно рассказал почти о каждом из экспонатов — где, когда, кем добыт или куплен.

— А вот эти мне достались от Грибоедова, — продолжил хозяин. — Часть он привез из Персии, часть из Дагестана, часть ему подарили казаки после их набегов на аулы чеченов. Нина была права: мы решим с ней вдвоем, что достойно стать подарком восходящей звезде литературной России, новому Пушкину.

— Оставьте, дорогой князь, я сейчас сгорю со стыда.

— Нечего стыдиться своего таланта. Им гордиться надо. Потому что талант — дар Божий.