Сергей Марков - Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

— Не сдавайся, — говорил полковник у костра. — Что бы ни случилось — не сдавайся.

Габриель обожал своего полковника. Старался быть таким же уверенным в себе, бесстрашным и бывалым. Мечтал иметь револьвер, чтобы на ночь класть его под подушку, как дед. Копировал походку, старался много и смачно есть, пить из родника ломящую зубы воду, ругаться, мочиться, широко расставив ноги, степенно говорить, внезапно посреди рассказа, будто вспомнив о чём-то, задумчиво умолкать, как бывало это с дедом, хотя и не имел представления, о чём надо задумываться. Когда Габито ещё не умел читать, дед читал ему вслух «Легенды и мифы» Древней Греции и даже древнегреческие трагедии, хотя бабушка и все домашние уверяли, что ещё рано, малыш ничего не поймёт про Эдипа или Медею и только напугается. «Мой внук всё поймёт и ничего не напугается», — уверял полковник.

Дед преподал Габито основы всемирной истории, географии, ботаники, зоологии, арифметики, астрономии, грамматики, литературы… Мальчик в свою очередь порой задавал такие вопросы, что даже обширной дедовской эрудиции не хватало, и полковник оказывался в затруднительном положении. С дедом маленький Габито пришёл впервые в жизни в кино и, потрясённый, умолил не уходить, пока не пройдут все три фильма программы; Габо был в полнейшем восторге и с тех пор полюбил кино на всю жизнь. «Мы с дедом не пропускали ни одной картины, особенно запомнился „Дракула“, — вспоминал Гарсия Маркес. — Проверяя, внимательно ли я смотрел и всё ли понял, он заставлял меня пересказывать сюжет».

По воле судьбы будущий писатель ребёнком впервые принял участие в политической жизни, точнее сказать, в физическом противодействии властям. Колумбия тогда, в начале 1930-х годов, находилась в состоянии войны с Перу из-за спорных приграничных территорий, и государственные чиновники военного ведомства по распоряжению президента экспроприировали у населения деньги и драгоценности «на победу». В доме старого полковника они забрали всё, что представляло для них хоть какой-то интерес. А когда чиновники и солдаты попытались отобрать у бабушки и деда их обручальные кольца, Габриель, не думая о том, чем ему это грозит (могли и пристрелить, как щенка), бросился на экспроприаторов с кулаками — и получил удар прикладом по уху, после чего ненадолго оглох. Бабушка его водила к знахарю, лечила своими снадобьями из корней и трав и некоторое время боялась выпускать его из их огромного дома, который Габито беспрестанно изучал, как книгу.

«Дом был полон тайн, — вспоминал Гарсия Маркес. — Бабушка очень нервничала; ей являлось много всякой всячины, о которой она рассказывала мне ночью. Они всегда там свистят, я постоянно их слышу, говорила она об умерших. А в доме всюду были мертвецы… Наш дом был своего рода Римской империей, управляемой птицами, раскатами грома и прочими атмосферными сигналами, объяснявшими любую смену погоды, перемены в настроении. По сути, нами манипулировали невидимые боги, хотя, предположительно, все они были истинными католиками.

Не только более половины пустых комнат принадлежали умершим родственникам, их призракам и привидениям. Дом и вовсе бывал „захвачен“ — как в гениальном рассказе-стихотворении Кортасара „Захваченный дом“».

— Символ, конечно, метафора, — сказал в интервью автору этих строк Хулио Кортасар (родившийся в Аргентине, эмигрировавший в Европу, обходившийся, подобно русскому эмигранту Набокову, без собственного дома почти всю жизнь) в Гаване, на набережной Малекон, ранним тёплым влажным февральским утром 1980 года. — Захваченный дом. Но это ведь общая для всей латиноамериканской прозы тема — так или иначе она присутствует и у Борхеса, и у Астуриаса, и у Карпентьера, и у Льосы, и у Маркеса… Быть может, потому, что наш дом — Латинская Америка — перманентно занят.

— Диктаторами? — уточнил я.

— Если бы только диктаторами, — подумав, ответил зеленоглазый, как сказочный кот, Кортасар, — всё просто бы объяснялось. Внутри нас — захваченный дом. И редко кто — Маркес, например, один из немногих — имеет отвагу и талант этот дом освободить. Пусть даже ненадолго, — добавил он. (К разговору с этим писателем, ярчайшим представителем латиноамериканской литературы, мы ещё обратимся.)

Пожалуй, дедовский дом сыграл в творчестве Гарсия Маркеса роль для латиноамериканской литературы (по сути, литературы космополитической, чему доказательства — Борхес, тот же Кортасар и другие) необычайно важную, сопоставимую по значимости с родовыми домами, имениями, поместьями великой русской дворянской литературы Пушкина, Тургенева, Льва Толстого, Бунина…

«В таком огромном доме, полном теней прошлого и необычайных обитателей, — пишет Дассо Сальдивар, — живя в Аракатаке, этом городке, напоминавшем столпотворение вавилонское, впитывая всё то, что он слышал от бабушки и тёток, и считая деда самым главным человеком на земле, Габито скоро превратился в настоящего чертёнка… Хотя он был замкнутым и застенчивым, но за завтраком нередко капризничал, требуя то, чего не было или не полагалось; отличительной чертой его было чрезвычайное и порой несносное любопытство: он задавал вопросы всем и каждому и в любое время, и когда в дом приходил какой-нибудь гость, а это случалось часто, Габо становился, по сути, его главным собеседником».

Не только чрезмерную любознательность и общительность проявил уже в раннем детстве будущий писатель. Но и ревность — чувство сложное, многозначное, без которого, однако, художник (сиречь влюблённый, невлюблённый художник — нонсенс, в лучшем случае имитатор), как показывают исследования, в полной мере вряд ли может состояться. Когда бабушка и тётушки уделяли слишком много, по его мнению, внимания приходившим в гости детям, Габито, точно молодой петушок в курятнике, исподтишка больно щипал гостей и рекомендовал отправляться плакать к себе домой. Мирила детей, улаживала конфликты Франсиска Симодосеа — тётя-мама маленького Габриеля. Крупная спокойная женщина с «невозмутимым лицом» принималась, притом так, будто продолжала давно начатое, как испокон веков катятся волны Карибского моря, неспешно рассказывать одну из придуманных ею историй — и непоседливый Габито замирал, начиная часто моргать.

Первой любовью Гарсия Маркеса стала его первая учительница — дважды «коронованная» королева Аракатакскогокарнавала Роса Элена Фергюссон (как потом выяснилось, любовница его отца). Она была «необыкновенной, неземной красоты, нежной и удивительной». Она пересказывала легенды, мифы, сказки, в том числе из «Тысячи и одной ночи», читала стихи, отдавая предпочтение испанской поэзии золотого века, а он сидел, слушал, боясь пошевельнуться, и молил, чтобы урок не кончался. Когда она спрашивала его по пройденному материалу, Габито или упрямо молчал, упершись взглядом в пол, или отвечал столь блестяще, что сеньора Фергюссон диву давалась. «Роса Фергюссон», — повторял он, засыпая, и это имя казалось ему райски сладкозвучным.