Николай Рубцов - Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников

Ознакомительный фрагмент

А мальчик Коля Рубцов молчит.

Молчит. На первых порах. Я вижу его печальные блестящие глаза…

Это сейчас что-то может значить. Становится понятным. И мысль о воздействии песни неоспорима. Это было «закладкой» чувств. И разве не эхом отзываются его посветлевшие строки о «горнице»? Свет далекой звезды еще где-то пробивался во мраке ночей и осеней, горел огоньком на окне у девушки…

И пока за туманамиВидеть мог паренек,На окошке у девушкиВсе горел огонек…

«Стойте, дети!» — песню об огоньке педагоги детского дома считали крамольной, т. е. не детской. Запретной. Значит, для детдомовцев — «безнравственной». Поскольку она была песней о любви. А любовь — понятие, постижимое только взрослыми.

Не тема любви, а образ живой картины волновал и представлялся детям на фоне человеческих переживаний.

Нельзя так нельзя. И нельзя было отказать в послушании нашего общества.

Но огонек уже горел в другом месте:

В низенькой светелкеОгонек горит…

Но тем временем открывалась заветная дверь кухни, и дежурная из старших воспитанников подавала на стол. Сначала кусочек хлеба. Он умещался на неширокую детскую ладонь. Остро чувствовался его легкий вес и запах.

Какой запах хлеба! Он не выдерживал ожиданий, напрашивался исчезнуть без остатка во рту. Так часто и бывало. То, что подавалось на тарелке, с сожалением и тем же удовольствием съедалось без хлеба.

Следующий вечер начинался повторением тоже давно заученных мотивов войны, геройства и страданий.

Со временем я постараюсь полностью воспроизвести тексты любимых нами песен. Они уже давно не живут, забыты.

Запевают обычно девочки:

Между гор, между КарпатскихПробивался наш отряд,Пробивался ночью темнойСанитарный наш отряд.Впереди несли носилки —На носилках красный крест.А с носилок слышны стоны:«Скоро, скоро ли конец?..»«Подождите, потерпите, —Утешала их сестра,А сама едва шагала —Вся измучена была. —Вот на станцию приедем —Напою и накормлю,Перевязки всем поправлю,Всем я письма напишу».И сестрица пишет-пишет…А на сердце тяжело.Муж ее давно убитый,Сердце кровью облито…

Кого не тронут эти простые слова? Кто не представит этот санитарный обоз со смертельно раненными людьми? Война, она война. В сердце каждого ребенка. Песня лишь искала и находила свой отклик, свой ход чувств и мыслей.

Прости-прощай, Москва моя родная,На бой с врагами уезжаю я.Прости-прощай, подруга дорогая.Пиши мне письма, милая моя.Не забывай, подруга дорогая,Про наши встречи, клятвы и мечты.Расстаемся мы теперь,Но, милая, поверь, дороги нашиВстретятся в пути,В бою суровом, в грохоте разрывов,Когда кругом горит все от огня.Но знаю я, что из Москвы далекойТвоя улыбка ободрит меня…

А ведь это тоже свет в окошке. Свет счастья того, кто верит…

Не думайте, что тут возникали какие-то проблемы непонимания. Детдомовские ребята взрослели скорее, они прошли уже испытания горем и разлуками, приобрели способность жить и острее чувствовать…

И сострадать всем, кому больно и тяжело.

Запевается «Ивашка».

На болоте близ лесной дорожки,Что легла обходом на Рязань,В рубашонке красненьким горошкомТам лежал убитый партизан.Кровь текла и красила рубашку.Чуть прикрыты карие глаза.Ах, зачем, веселенький Ивашка,Ты пошел обходом на Рязань.На болоте журавлиха стонет,Громко-громко плачут кулики.Не придет Иван теперь весноюВ старый домик — домик у реки.Ждет-пождет Ивашкина мамаша,Все проплачет карие глаза.А над трупом вьются-вьются пташки,Здесь лежит убитый партизан.

Почему-то главным в песне мы считали не мелодию-мотив, а слова. В песне всегда есть сюжет, действие. А «музыка», казалось, ни при чем. Лаконичность содержания выстраивалась в ощущение, приучала к пониманию самой песенной сущности. Не оттуда ли происходит рубцовская песенность? (Я тоже, сочиняя свои стихи, пою их, напеваю.) Так и Рубцов — большинство своих стихов наделил музыкой, зримым звучанием. Он «слышал» сопровождающее его «пение хоровое» и «видел» «незримых певчих».

Возможно, не перед ужином, а в какое-то другое время чаще других запевалась песенка про… букашечку:

Жила-была букашечкаВ лесочке под кустом.В лесочке, в колокольчикахБукашечкин был дом.В лесу поспели ягодки.Детишки в лес пошлиИ спящую букашечкуВ том домике нашли.Ванюша злой был мальчик,Ей крылья оторвал.«Лети теперь бескрылая», —Ванюша ей сказал…

Мне иногда приходит мысль: не от этой ли, казалось, бесхитростной песенки явились на свет «цветы»?

По утрам умываясь росой,Как цвели они… как красовались,Но упали они под косой,И спросил я:«А как назывались?»

Что-то тайное в их развязке заключалось и в судьбе букашечки, которую лишил крыльев злой мальчик Ванюша. Воображение детского сознания сохранилось. Оно даже приводило поэта к размышлению.

Пусть не покажется, что души воспитанников могли только горевать, всегда печалиться. Вот совсем иная по настроению и сущности песенка. «Жил я у пана».

Жил я у панаПервое лето.Нажил я у панаКурочку за это.Моя курочкаПо двору ходит,Деточек выводит.Кричит-кричит, орет-орет —Кудах, кудах, кудах…Жил я у панаВторое лето.Нажил я у панаУточку за это.Моя утя-водомутя,Моя курочкаПо двору ходит,Деточек выводит,Кричит-кричит, орет-орет,Кудах, кудах, кудах…Жил я у панаТретье лето.Нажил я у панаГуся за это.Мой гусь га-га-га,Моя утя-водомутя,Моя курочка (и т. д. припев с перечислением).Жил я у панаЧетвертое лето.Нажил я у панаБарана за это.Мой баран — по горам,Мой гусь — га-га-га,Моя утя-водомутя,Моя курочка… (и т. д.)Жил я у панаПятое лето.Нажил у панаБыка за это.Мой бык — с горы прыг,Мой баран — по горам… (и т. д.).

Песенка могла длиться без конца. Только имей собственное творческое воображение.