Майк Тайсон - Беспощадная истина

Ознакомительный фрагмент

Как-то в 1977-м я тусовался на Таймс-сквер и встретил там своих ребят из района Бэд-Стай. Мы стали разговаривать, и вдруг один из них выхватил у проститутки сумочку. Она пришла в бешенство и швырнула мне в лицо чашку с горячим кофе. К нам направились копы, и я со своим приятелем Бабом рванул прочь. Мы вбежали в ХХХ-кинотеатр[22], чтобы спрятаться, но туда вскоре заявилась и эта проститутка вместе с копами.

– Это они, – указала она на Баба и меня.

– Чего я-то? Я тут ни при чем, блин! – возразил я, но копы отконвоировали нас наружу и впихнули на заднее сиденье своей машины. Сумасшедшая шлюха на этом не успокоилась. Она потянулась через заднее окно и расцарапала мне лицо своими длинными бл… скими ногтями.

Когда мы убегали с Таймс-сквер, я видел своих приятелей из Бэд-Стай; тот, кто устроил все это дерьмо, спокойно наблюдал за происходящим с улицы.

Нас привезли в полицейский участок в центре города. Меня арестовывали много раз, поэтому я уже привык к этой системе. Но на сей раз учли, сколько у меня приводов в полицию, а их было слишком много, так что меня определили прямиком в «Споффорд».

«Споффорд» был исправительным центром временного заключения для несовершеннолетних, расположенным в Хантс-Поинт в Бронксе. Я слышал жуткие истории о «Споффорде». Рассказывали, что там в ходу были избиения другими заключенными и тюремщиками. Понятное дело, меня все это не слишком воодушевляло. Мне выдали какую-то одежду и отвели на ночь в камеру.

Утром я был в ужасе. Я понятия не имел, что меня ожидает на новом месте. Но когда я пришел в столовую на завтрак, это было похоже на встречу с одноклассниками. Я сразу же увидел своего приятеля Кертиса, парня, с которым я ограбил дом и которого хозяин отделал под орех. Затем я увидел и других своих старых партнеров.

«Расслабься! – сказал я сам себе. – Здесь все свои».

После того первого раза я попадал в «Споффорд» и покидал его как за не фиг делать. «Споффорд» стал для меня местом частого кратковременного пребывания, таймшером.

Однажды всех нас привели в актовый зал для просмотра фильма «Величайший на все времена» о Мохаммеде Али. Когда он закончился, мы стали аплодировать – и были поражены, увидев, что на сцену вышел сам Али. Это было нереально. Ему не нужно даже ничего говорить – как только я увидел его, я решил, что хочу быть, как он. Он заговорил с нами, и нас это очень воодушевляло. Я понятия не имел, что я до этого делал в своей жизни, но теперь я знал, что хотел быть похожим на него. Забавно, но люди больше так не говорят. Если они видят превосходный бой, они могут сказать: «Я хочу быть боксером». Но никто не скажет: «Я хочу быть похожим на него». Нет нескольких Али, он один. Вот прямо тогда я и решил стать великим. Я не знал, что мне для этого надо сделать, но я решил, что хочу, чтобы на меня смотрели так же, как на Али.

Не поймите меня неправильно. Я еще не вышел из «Споффорда» и не развернулся на все 360 градусов. Я все еще был мелкой паскудой. Обстановка дома портилась. После всех этих арестов, спецшкол и лекарств моя мать совершенно изверилась во мне. Если уж возвращаться к моему раннему детству, она никогда и не питала никаких надежд в отношении меня. Я просто знаю, что тот медик, расистский мудак, тот парень, который сказал, что я задрочен и отстаю в развитии, он тогда украл у моей матери надежду и веру в меня. Они все украли любовь ко мне и мою защиту, которые я мог бы получить.

Я никогда не видел свою мать счастливой со мной, я не помню, чтобы она гордилась мной и моими делами. У меня никогда не было возможности поговорить с ней, узнать ее получше. В профессиональном плане это вряд ли имело для меня какое-либо значение, но в эмоциональном и психологическом это могло играть громадную роль. Я видел, как матери целовали моих приятелей. У меня такого никогда не было. Если вы думаете, что раз она позволяла мне спать в своей постели, пока мне не исполнилось пятнадцать, она любила меня, то вы ошибаетесь: она просто всегда была пьяна.

Поскольку я оказался в коррекционной системе, власти решили для исправления отправить меня в приют. Они взяли группу детишек, которые там были, обманутых, совращенных, ненормальных, и отправили их всех вместе туда, где правительство платило людям, которые за нами присматривали. Все это была показуха. Я никогда не удерживался там более двух дней. Я просто убегал. Один раз я был в приюте в Брентвуде, Лонг-Айленд. Я позвонил домой и со слезой в голосе пожаловался матери на то, что у меня совершенно не было травки для косяка. Она велела Родни купить и доставить мне все необходимое. Она всегда была хорошим организатором.

В конечном итоге меня направили в Маунт-Лоретто, учреждение на Стейтен-Айленд, но ничто уже не могло изменить меня. Я стал красть у парней на пароме на Стейтен-Айленд. Никогда не знаешь, у кого ты крадешь. Иногда ты обкрадываешь не того парня, кого надо, и он желает получить свои деньги обратно. В данном конкретном случае такой парень просто начал бросаться на всех.

– Кто взял мои гребаные деньги? – вопил он.

Он принялся лупить всех подряд, весь паром приводил в чувство этого ублюдка. Его обокрал мой приятель, и этот урод пнул его, даже не подозревая, что наткнулся на виновника. Мы покинули паром, давясь от смеха при воспоминании о том, как мы отхватили денег. Даже мой приятель смеялся сквозь слезы, потому что его задница все еще болела от пинка. Этот парень выбросил бы нас с парома, если бы он знал, что это мы стащили его деньги. Сейчас, вспоминая, какую жизнь я тогда вел, я ужасаюсь. О боже, ведь он мог запросто прикончить нас, он здорово рассвирепел.

Меня освободили из учреждения для несовершеннолетних на Стейтен-Айленде в начале 1978 года, и я вернулся в Браунсвилл. Я узнал, что многие мои приятели нелепо погибли: из-за ювелирных украшений или пары сотен долларов. Я огорчился, но воровать и грабить так и не перестал. Я наблюдал за более старшими ребятами, которых я уважал. Я видел, как они росли и приобретали вес, но видел также и проблемы, с которыми они сталкивались. Их нещадно били за воровство, но они уже не могли остановиться. Это было у них в крови.

Район становился для меня все более неприветливым, меня в нем все больше ненавидели. Мне было всего одиннадцать лет, но иногда, когда я шел по своим делам, какой-нибудь домовладелец или хозяин магазина, заметив меня, мог швырнуть в меня камнем или чем-нибудь еще.

– Ублюдок, малолетнее ворье, сволочь! – кричали они.

Если они видели на мне хорошую одежду, они знали, что я, ниггер, просто украл ее у них. Однажды я остановился рядом с домом, чтобы поговорить с приятелем, и один парень, Ники, вышел с ружьем, а у его друга был пистолет. И этот чувак вытащил пистолет из кобуры, а Ники засунул ружье мне в штаны, к моему члену.