На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

Федосенко радовался, что я все-таки что-то записал в протоколе.

Но после обеда он вызвал меня опять на допрос и стал уговаривать, чтобы я изменил ответ, выбросив слова об оккупантах. Видимо, начальство объяснило ему, что я использовал допрос для пропаганды и издеваюсь над тем, что кагебисты не знают историю Корчака. Речь-то идет не об антисоветчине, а о жертве немецкого фашизма.

Когда я отказался менять показания, он порвал протокол и о Корчаке больше не спрашивал.

(История с фотографией Корчака повторилась и на допросах Тани: она попросила вернуть фото: «Его уже раз сожгли, может быть, хватит?» Фотографию так и не вернули.)

Однажды допрос был назначен на вечер. В кабинете сидел прокурор по надзору за КГБ и неизвестный мне следователь.

Ввели Виктора Б. Я обрадовался живому человеку. У Виктора был растерянный вид. Я радостно улыбнулся ему, пытаясь приободрить.

Зачитали его показания. Он дал сведения о том, какой самиздат я ему давал, о том, что я был связан с Якиром, Григоренко, Светличным, Ниной Караванской.

Якира и Григоренко он назвал «руководителями демократического движения». Так как я не хотел давать какие-либо показания, участвовать в очной ставке, то свои возражения построил в виде вопросов Виктору.

— Разве в демократическом движении есть руководители, разве самиздат — организация?

В. Б. и кагебисты всё не могли понять, чего я от них хочу.

Я объяснил:

— Вот посадят Якира, и тогда твое утверждение станет показанием против него.

Я надеялся, что он намекнет мне на то, как обстоят дела у Якира — не посадили ли его?

В. Б. согласился (и я потребовал это записать в протокол), что движение — не организация и что никто им не руководит.

Было еще несколько уточнений. В. В. снял утверждение о том, что я ему дал несколько наиболее криминальных статей.

Они хотели доказать с его помощью, что я участвовал в создании программных документов.

Впоследствии Федосенко мне сказал, что В. Б. еще раз изменил показания — в пользу обвинения.

Я не сводил глаз с Виктора, всячески пытаясь показать ему, что не презираю его, что готов помочь ему морально. К тому же я надеялся, что он потом расскажет Тане о моей тактике (вдруг они всем врут, что я даю какие-либо показания). Или хотя бы зайдет домой и скажет, что я вполне хорошо себя чувствую.

Когда кагебисты поняли мою тактику, они стали кричать, что я нагло себя веду, задаю наводящие вопросы и оказываю давление на свидетеля.

— Вы что это не смотрите на нас? Вы гипнотизируете Б.!..

(Они знали, что я гипнотизировал людей в телепатических экспериментах.)

Я рассмеялся над их представлениями о гипнозе. Его увели.

Потом, где-то через месяц, я услышал однажды через дверь, как с Виктором прощался его следователь. По тону я понял, что они его приручили[16].

Я все время ожидал провокаций. Но была только одна попытка, непонятная мне. Появился новый надзиратель с неглупым и нетривиальным лицом. Он очень хорошо говорил по-украински, что сразу внушило мне подозрение. Однажды он молча сунул мне в кормушку лист бумаги. Я заколебался, но потом решил, что парализовать любую провокацию сумею. Я взял бумагу, но он вырвал ее из рук. С тех пор я его не видел. Впоследствии Таня рассказала мне, что какой-то надзиратель передавал Любе Середняк записки от меня и Семена Глузмана. В этих записках «мы» советовали ей все рассказывать: «ведь наше оружие — правда». Она поверила словам надзирателя о том, что он связан с украинским националистическим движением, и дала показания, считая, что помогает нам. Глузман, о котором она рассказала все, что могла, получил максимальный срок, а Люба до последнего времени считала, что спасла его (следователи уверяли ее, что, если она не даст показаний на Славика, его будет судить военный трибунал).

В феврале в камеру вскочил надзиратель:

— Собирайте вещи.

Меня завели в другую камеру, темную, сырую. Там лежал, укрывшись, какой-то старик. Он не пошевелился, даже когда я вошел.

В камере воняло от переполненной параши.

Я стал расспрашивать, кто он, за что сидит и т. д. Он выглядел запуганным, отрешенным от всего.

Оказалось, что он — «взяточник». Срок — 10 лет.

Он — водопроводчик. Получил от нескольких человек 80 рублей на лапу за ремонт. Следователь приписал ему взятки в сумме 700 рублей и угрозами, советами, обещаниями выпустить добился от него подтверждения этого. На суде он объяснил, какими методами у него вырвали фальшивые показания. Но это не помогло. Почему дали ложные показания свидетели и зачем лгал следователь, ему непонятно.

В лагере товарищи объяснили Кузьме все его ошибки, и он написал около 25 жалоб на следователя, судью и прокурора. За эти жалобы его перевели в тюрьму КГБ.

— Но по какой статье вас обвиняют?

— Не знаю. Начальник лагеря сказал — по антисоветской пропаганде.

Оказалось, что ему еще не предъявили обвинения, ни разу не вызвали на допрос, хотя прошло несколько месяцев после перевода в тюрьму.

Я объяснил ему, что они нарушают закон. Расспросил о содержании его жалоб. Оказалось, что он ни разу не обобщил беззакония следователя и судьи на власть в целом. Значит, не было не только «пропаганды», но и «клеветы на советский строй».

— Требуйте, чтобы вам предъявили соответствующее обвинение, чтобы стали допрашивать.

Он не решился. Ужас перед тем, что к 10 годам ему добавят еще годы за антисоветскую пропаганду, парализовал его настолько, что он целыми днями неподвижно лежал на кровати, не сходя с нее даже в туалет.

Постепенно удалось его приободрить. Через два дня его вызвали на допрос и предъявили обвинение в клевете на строй. Я объяснил ему, что эта статья в ведении Прокуратуры, а не КГБ. Но протестовать он не решался. Удалось уговорить, чтобы потребовал сообщить жене о переводе его в тюрьму.

Дней через 10 он получил передачу. Все эти дни он жаловался, что жена не будет ждать 10 лет и будет изменять ему.

Тема измены жены проходит через все разговоры женатых зэков. Меня поражало то, что даже развратники, которые на воле никогда не интересовались своими женами, в тюрьме переживают воображенную измену. Я пытался доказать Кузьме, что она будет дурой, если не будет ему изменять. Он согласился со мной и даже обещал намекнуть ей об