Валерий Перевозчиков - Правда смертного часа. Посмертная судьба.

— Стоп! А с кем я разговариваю?

— А, ну да… Это Роговой Игорь.

— А кто это такой?

— Как это кто?! Я в Музее работаю.

И снова стал перечислять, что им нужно… Говорил просто по-хамски. Ну, я его и послал. Потом трубку взял молодой парень, который говорил вежливо и толково. Я ему объяснил, что мы с 1980 года собирали эти записи, легальными, а чаще нелегальными путями — через знакомых и друзей. Все права на эти передачи и съемки имеют их создатели, вот с ними и договаривайтесь. То, что мы давали эти записи Рязанову и Крымовой, ни о чем не говорит. Они сами решали или не решали проблемы авторского права… Я могу только дать вам все координаты. Но ко мне никто не обратился…

ЮРИЙ КАРЯКИН

Юрий Федорович Карякин — литературовед, философ, автор известных во всем мире книг о Ф.М. Достоевском. В августе 1980 года по просьбе Марины Влади он написал пронзительную статью о Владимире Высоцком, которая в тысячах «самиздатовских» копиях разошлась по стране.

Наш разговор с Юрием Карякиным состоялся в Переделкино 5 октября 1996 года.

— Юрий Федорович, вначале расскажите, пожалуйста, о художественном совете Театра на Таганке.

— Этот совет можно назвать легендарным. Достаточно сказать, что мы — сюда я отношу еще Женю Евтушенко и Андрея Вознесенского, — так вот, мы тогда, сравнительно молодые, смели выступать только последними. Мэтром совета был Николай Робертович Эрдман — человек просто гениальный: и состоявшийся, и не-состоявшийся Гоголь. Человек поразительного ума, остроумия и мудрости. Александр Абрамович Аникст— ну, его и представлять не нужно, всемирно известный шекспировед. И композиторы: Дмитрий Дмитриевич Шостакович (под его музыку идет спектакль «Галилей»), Альфред Шнитке, Эдисон Денисов… Участвовали в совете Эрнст Неизвестный, Капица — сначала старший, а потом и молодой…

Вот такая «академия» — и для участников совета, в первую очередь, но и для актеров — тоже. Каждое заседание само по себе было гениальным представлением — вот если бы тогда догадались их записывать!

Это был закрытый совет, в том смысле, что собирались единомышленники. Ведь практически каждый спектакль Таганки принимался с десятого раза, а иногда вообще запрещался. «Живой» Бориса Можаева— эта история длилась лет 15, наверное, а ведь был гениальный спектакль. «Берегите ваши лица», «Борис Годунов»… Казалось бы, уж куда патриотичнее — спектакль «А зори здесь тихие», но и его тоже чиновники разрешили с громадным трудом. Поэтому мы очень много времени тратили на пробивание всяких инстанций. Приходилось с какими-то замечаниями соглашаться, что-то якобы исправлять, а на самом деле этих принимающих ждали новые сюрпризы. В общем, художественный совет Таганки был достаточно боевым органом, повторяю, это был совет единомышленников. Но в то же время нам не хватало времени на обсуждение собственно художественной стороны, — очень много сил уходило на пробивание спектаклей. При том, что это был такой уникальный художественный совет — КПД был меньше, чем мог бы быть. Вот сейчас вспомнил, что Константин Симонов сыграл большую роль в пробивании «Мастера и Маргариты».

— Почему именно в Театре на Таганке возник такой уникальный художественный совет?

— Я думаю, потому, что Таганка была легальной возможностью собираться таким людям. И главная заслуга в этом, конечно, Юрия Петровича Любимова. Он дружил с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, который часто бывал на наших заседаниях. Впервые я познакомился с ним именно на Таганке.

— И даже работники международного отдела ЦК КПСС входили в состав худсовета…

— Международный отдел ЦК в то время считался гнездом «ревизионизма». Состав его тоже был уникальным. Большинство прошло школу журнала «Проблемы мира и социализма». Попадали в редакцию такими монолитными «булыжниками пролетариата», а там нас «отгранивали». Потому что в Праге (где располагалась редакция журнала) мы встречались с другими точками зрения и на мир, и на социализм. С этими точками зрения нам приходилось считаться, что как-то нас формировало. Было тогда такое выражение, пущенное, по-моему, членом Политбюро ЦК КПСС Демичевым: «пражский хвост». Через этот журнал прошли Арбатов, Загладев, Делюсин, Шахназаров, Черняев — будущий помощник Горбачева…Они очень много делали, чтобы пробить спектакли Таганки.

Лев Петрович Делюсин — очень интересный человек, заведовал тогда Институтом восточной культуры и брал к себе людей, которых отовсюду гнали. Один из самых близких друзей Юрия Любимова, и с Высоцким у него были хорошие отношения. Володя же обладал огромным тактом, интеллигентностью, не знаю— врожденной или выработанной. Он всегда умел держать почтительную дистанцию. В те времена у нас с Высоцким была разница в восемь лет, и тогда она казалась очень большой. А когда речь шла о Делюсине, Володя буквально теплел. Пожалуй, более надежного, более преданного Таганке человека просто не было.

— Однажды вы назвали Высоцкого своим младшим учителем. Почему?

— Я вообще очень счастливый человек. Старшие друзья — Солженицын, Сахаров, Лидия Корнеевна Чуковская — только недавно она ушла из жизни… Лидия Корнеевна— человек прежде всего гениальной нравственности и страстный ревнитель классического русского языка. Боря Можаев, Юра Любимов…

А младшие, — на первом месте, конечно, Володя. Я в полном смысле этого слова считаю себя его учеником. Равно, как и Толю Якобсона. Поэт, переводчик, критик первоклассный, он уехал за границу, и там покончил с собой. И я был в таком перекрестье: и сверху— лучи, и снизу (здесь я имею в виду только возраст). И вот, когда свои «аккумуляторы» садились, всегда можно было «подзарядиться» от этих людей. Тут трудно было, даже невозможно поступить дурно, шло такое своеобразное соревнование — кто чище, умнее, смелее.

— А ваше личное знакомство с Высоцким, когда оно началось?

— Это был 1964 год. Я приехал из Праги в отпуск. И мы с моим другом шатались по театрам. Пошли на «Марию Стюарт» во МХАТ — это был абсолютно «нафталиновый» спектакль. И вдруг Камил Икрамов, тоже один из моих друзей, узнав, по каким театрам мы ходим, взорвался и сказал: «А вы были на Таганке?» А мы про Таганку и не слышали. Пошли туда— и это действительно оказалось чудом. Хотя до полного разворота, расцвета Таганки было еще далеко. Шли только «Десять дней, которые потрясли мир» и «Добрый человек из Сезуана». После спектакля Юрий Петрович пригласил нас к себе. И я запомнил такую сцену: спектакль уже закончился, а Володя где-то в коридоре пел. Просто так, для себя — как певчая птица. А потом начались чудеса… Очень часто у Любимова, у Левиной (она работала тогда завлитом театра), на чьих-то днях рождения Володя нас радовал песнями, что называется, «с горячей сковородки» — только что написанными. А дальше самое счастливое время общения с ним— это работа над «Преступлением и наказанием». (В Театре на Таганке был поставлен спектакль «Преступление и наказание» — инсценировка Ю. Ф. Карякина. — В.П.)