Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

рядом. Что бы могло случиться, я даже не предполагаю, мы, наверное, не дотащились бы до Кущевки, если бы не отставший обоз. Ночь была темная, отовсюду раздавались свистки паровозов; можно было подумать, что мы попали в самое «пекло». Куда ни обернешься, везде свист. Подъехали к мосту, кажется через реку Ею, в некоторых местах были ямы, и некоторые из кадет падали в грязь и снова подымались, измученные, и, скрывая свои слезы, шли все дальше. Я присоединился к отряду полковника Тихонова, сердечного человека, умевшего немножечко подбодрить веселыми песнями. Наш кубанец-проводник ехал верхом впереди и вел как будто нарочно по самым топким местам. Много было комических приключений во время этой дороги, которые мы потом рассказывали. Иногда спрашивали у проводника, скоро ли до ночлега, и он неизменно отвечал, что «верста с гаком». Мы уже испытали этот «гак», больше, пожалуй, самой версты раз в пять.

Наконец мы добрались до училища и, грязные, пошли получить по ломтику хлеба, не замечая, что <в> наших рук<ах> хлеб, казалось, был вложен в футляр черного цвета. Отдохнув немного, поехали на подводах на станцию, переночевали там и затем утром явились на осмотр. Оказалось, что некоторые были босиком, другие в одном ботинке, а третьи в ботинках, но только без подошвы. Как теперь вспоминаю я это, становится смешно, представляя себе грязные, неуклюжие фигуры с осунувшимися лицами, дрожащие от холода, но тогда никто не смеялся. Я принадлежал к отряду с оторванными подметками. Нам обещали выдать сапоги и прилично одеть, чему мы обрадовались и промаршировали твердо, постукивая ногами (чтобы не замерзли) к вагонам. Разместили по вагонам-теплушкам, и мы отправились в Екатеринодар. Обсушившись, отправились дальше в Новороссийск, где жили в казармах сносно. Затем отправились на пароходе «Саратов» в Египет, прожили на берегу Суэцкого канала, где нас не волновали внешние политические события. Мы вполне успокоились и ожидали возвращения в Россию.

Петров Михаил

Мои воспоминания с 1917 года

Помню хорошо первые дни революции. У всех на груди красовался красный бант, эмблема Свободы. Мы, мальчишки, также не отставали от старших и с особенным рвением пели революционные песни. Было очень весело ходить по улицам с красными флагами. Казалось, что теперь будет не жизнь, а рай. «Свобода! Свобода!» – это слово было у всех на устах. Но дальнейшее показало не то; первый пыл прошел. Наступили теперь кровавые дни и ночи «великой бескровной». По квартирам стали шарить озверевшие матросы и с ними другие подозрительные личности и под предлогом «есть оружие» крали ценные вещи, а военных забирали и расстреливали за городом на Малаховом кургане, на улице или же прямо в квартире. К нам в квартиру не раз врывались матросы, «ища оружия и офицеров», но, к счастью, ни того ни другого не находили. Муж моей сестры, он был в то время мичманом, имел мандат, данный ему матросами, поэтому его не трогали. Около парадной двери был маленький сарай, туда мы прятали знакомых офицеров, и, Бог миловал, ни одного из них не поймали.

В это время отец был в станице Петропавловской. Резня офицеров происходила также на военных судах, особенно прославился «Алмаз». Мертвых офицеров вывозили на катерах в море, привязывали балласт на шею и бросали в море. Когда начались бури, трупы выбрасывало, многие опознавали своих близких. Особенно много трупов было выброшено на Приморском бульваре. Матросы зверели и мучали жестоко последних офицеров. Я сам был свидетелем одного расстрела. Привели трех офицеров, по всей вероятности мичманов. Одного из них убили наповал, другому какой-то матрос выстрелил в лицо, и этот остался без глаза и умолял добить, но матрос только смеялся и бил прикладом в живот, изредка коля в живот. Третьему распороли живот и мучили, пока он не умрет.

Наконец, наступил конец этой бойни, вступили и <расправились?> с ними антибольшевистские войска. Мы вздохнули легко. Я не помню, как долго были у нас эти войска, но помню их эвакуацию. Большевики наступали быстро и уже подходили к Севастополю, когда началась эвакуация; местные большевики начали действовать. Повсюду расклеивались прокламации. Скоро погрузка войск кончилась и вступили большевики.

Цены на все продукты поднялись; за хлебом, который давался по карточкам, приходилось стоять с 2 часов дня до следующего утра. Да и давали какой хлеб, настоящие отруби. Было очень трудно жить. Через дорогу от нас находилась чрезвычайка. Перед уходом боль<шевиков> ночью мы слышали глухие выстрелы, но не обратили внимания. Наутро большевики выступили из города, несколько часов не было никакой власти. Но затем высадились добровольцы. Я пошел поглядеть в подвал чрезвычайки, и то, что я там увидел, заставило меня выскочить обратно. Весь пол был залит кровью, на котором лежало несколько трупов. У одного из них, как я заметил, лицо представляло решето. Теперь я понял те таинственные выстрелы, слышавшиеся ночью.

При добровольцах нам жилось довольно сносно. Муж моей младшей сестры служил в армии, но был в тылу. Но постепенно положение стало ухудшаться. Первое время правление добровольцев население хвалило, но потом это отношение стало изменяться к худшему. Я не знаю, как поступали офицеры, избивая извозчиков, торговцев, но думаю, что плохо. Я сам был свидетелем сцены, разыгравшейся на улице. Одна из них была такая. Какой-то офицер, совершенно пьяный, гнался за извозчиком, ругая матерными словами, крича: «Я тебя зарублю». Хорошо, что тогда шел какой-то офицер из комендантского управления и забрал его в комендантское. Другой раз несколько офицеров били извозчика за отказ везти их, пока они не заплатят ему деньги. Не знаю, как будет относиться к этому население, любить эти сцены? Я думаю, что нет.

Летом 1920 года я поступил в штаб командующего флотом рассыльным. Это время было одно из самых трудных, которое мне приходилось переживать. Из штаба к концу лета я уехал в эту школу, которая недавно образовалась в окрестностях Севастополя, а именно в Балаклаве. В 1920 году мы узнали, что большевики прорвались за Перекоп и будет эвакуация. Спустя некоторое время мы уехали в Турцию, где и находимся до сих пор.

7 класс

Лавров С.

Мои воспоминания с 1917 года

Революция застала меня во II Кадетском корпусе. Мне было тогда 10 лет.

Этот памятный для всех русских день, день падения правительственной государственной жизни России; день, с которого Россия начала совершать свое длинное и кровавое путешествие по наклонной плоскости под руководством жидов и их ставленников, – как будто смеялся над всем происходящим вокруг него, выдался яркий, морозный и веселый.

Но не так думали тогда