Алексей Шишов - Кутузов

2 сентября наступил для Москвы в продолжение веков, и для Кутузова на пределах жизни, самый страшный их день. Кутузов оставлял Москву на жертву ослепленному завоевателю, на его гибель, и сам в слепоте человечества, в глубокой горести, не видел парящего над собою гения России, с венком бессмертия за подвиг великой решимости. Конечно, легче было, уступая общему порыву, дать под Москвой сражение и погибнуть с нею вместе. И тут была слава!

Длинный переход от Кулакова до Подольска продолжался в течение целого дня. Будучи отправлен к Милорадовичу, я догнал главную квартиру на привале, под вечер, уже в деревне Ломе. Первый раз зарево Москвы было нам так видно; Кутузов сидел и пил чай, окруженный мужиками, с которыми говорил.

Он давал им наставления, и когда с ужасом говорили они о пылающей Москве, то, ударив себя по шапке, сказал:

«Жалко, это правда, но подождите, я ему голову проломаю».

Кутузов на другой день старался собрать усталых и, не дожидаясь более одних суток, перешел в Красную Пахру, на среднюю Калужскую дорогу, где начинается целый ряд достопамятнейших событий кампании сей. В Пахре главная квартира была несколько дней; тут расстался с армией Барклай-де-Толли, на место которого назначен был Тормасов.

Всякий день, просыпаясь, Кутузов спрашивал:

«А что? неприятель где? не видать еще его?»

На третий день, после свидания с корпусными командирами, он был весьма весел, ибо они донесли, что собраны все усталые, что все в полках в порядке. (Ему подана за обедом прекрасная уха из стерлядей.

«Откуда рыба эта?» — спросил он. «Калужские купцы прислали, — был ответ, — и обещались доставлять такую каждый день». — «Ну, спасибо им. Видно, что мы теперь дома у себя»).

Это сражение разбудило беспечно спавшего на пепле Москвы Наполеона. И на другой же день 7 октября неприятельская армия начала выступать из Москвы. Хитрый фельдмаршал, хотя наружно и показывал, что он восхищен этою победою, в самом деле не мог простить себе того, что он послушался краснобая Беннигсена. У них уже давно начались нелады, а тогда они явно рассорились. Вскоре после 7 октября Кутузов, споря с начальником своего штаба, очень ласково заметил ему:

«Мы никогда, голубчик мой, с тобою не согласимся; ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдет на дно моря, я не охну».

Поражение Мюрата разрушило все мечты, прекратило все недоумения медлившего в кремлевских стенах Наполеона. Как бы в отмщение им за тайные свои страдания, за столько обманутых надежд в продолжение своего в них пребывания, он приказал подорвать их — бессильное мщение, омрачившее еще одним пятном грозную драму великой его жизни!

7 октября армия французская оставила Москву и устремилась на Калугу, в надежде обойти слева наш Тарутинский лагерь и успеть прежде нас занять ее. Но Кутузов, вовремя извещенный, благодаря в особенности бесстрашному Сеславину, оставил 11 октября свой навсегда знаменитый лагерь, при Тарутине и 12 пришел с армиею к Малоярославцу, где уже с рассвета кипел кровавый бой у Дохтурова с вице-королем Итальянским. Этим уничтожено последнее покушение Наполеона приготовить себе отступление путем, от войны еще не потерпевшим.

18 (октября). Мы отправились в путь ранним утром и остановились на ночлег в Медыни. Армия продолжила свой марш к Кременскому, где разместилась главная квартира фельдмаршала Кутузова. Нужно признать, что этот одноглазый старик удачлив.

Неприятель обратился в бегство, не будучи разбитым. Не составляет особого труда убивать и брать в плен бегущих. […]

31 (октября). Армия провела весь день в Лабково, чтобы передохнуть, поскольку люди очень устали. Мне кажется, что фельдмаршал нуждается в отдыхе и императору следовало бы уволить его в отпуск. Все идет хорошо. Платов взял 25 пушек и 800 пленных, а Витгенштейн — шесть тысяч. Мы одни остаемся в полном бездействии. Это невыносимо. Беннигсен возмущен ленью Кутузова.

На одном из маршей Кутузов на дрожках подъехал к Семеновскому полку, впереди которого ехали верхом Посников, я и другие ближайшие офицеры, объявил нам, что перехвачен курьер, везший известие к Наполеону о Маллетовском заговоре, возникшем в Париже. Рассказав подробно обстоятельства этого дела, он прибавил:

«Я думаю, собачьему сыну эта весточка не по нутру будет. Вот что значит не законная, а захваченная власть!»

Кутузов был вообще красноречив; но при солдатах и с офицерами он всегда говорил таким языком, который бы им врезывался в память и ложился бы прямо на сердце.

К Красному мы пришли днем раньше французов и остановились было на большой дороге. Но Кутузов рассчел, что эта ширма может служить и западнею для Наполеона, и бесславием для Кутузова, ежели первый успеет прорвать ширму и уйти в глазах «спасителя отечества», ибо нельзя остановить целую армию. Он выбрал среднее: отошел в сторону версты три, оставляя дорогу в виду у себя, чертил в уме, как нанесть ему удар сильнее обыкновенного…

Но пламенный князь Кудашев, зять его и советник, горя желанием — одним ударом решить судьбу Наполеона и России, установился на самой дороге, или, как говорится, лоб в лоб Наполеону! Я, по привычке, обскакал эту линию, и Кудашев поручил мне просить светлейшего придать ему войска, но что он ручается честью разбить все наголову и не выпустить ни души.

Едва я сказал фельдмаршалу, как он закричал на меня:

«Скачи ты к этому… скажи ему, чтобы он сию же минуту оставил свое предприятие и очистил дорогу. Он ребенок и думает, что это идет дело с обыкновенным человеком, а не знает того, что его ожидает. Мы имеем дело с Наполеоном! А таких воинов, как он, нельзя остановить без ужасной потери. Для нас довольно и очень довольно выгнать его из России и уничтожить посреди бегства».

Наполеон отступал с невероятною поспешностью, опасаясь быть настигнут нашею армиею прежде перехода за реку Березину. Но опасения его были напрасны, и хотя точные были сведения о неприятельской армии, фельдмаршал не трогался с места, правдоподобно, с тем расчетом, что далекий путь, усиливающаяся зима, свирепствующий голод и предстоящая борьба при Березине, без содействия главной армии приведут французское войско в состояние, близкое к разрушению.