Константин Ваншенкин - Писательский Клуб

— Я же оплатил эти места! — крикнул он наивно и растерянно, на что получил не менее эмоциональный, но суровый ответ:

— Что же, ты будешь лежать, а грудной ребенок стоять?!

«Волшебная пудра»

Михаил Дудин помимо прочего, то есть серьезной литературной работы, известен — правда, в сугубо писательском кругу — страстью к всевозможным рифмованным забавам: экспромтам, эпиграммам, не всегда невинным шуткам и шуточкам.

Однажды ему позвонили с ленинградской парфюмерной фабрики (он питерский) с просьбой.

— Михаил Александрович, — сказал ему милый и ответственный женский голос, — мы вас очень любим и уважаем. Сейчас мы выпускаем новую продукцию для наших дорогих женщин — пудру, которую мы решили назвать волшебной. «Волшебная пудра». И вот просим вас написать стихи, а мы поместим их на футляре — стихи, посвященные женщинам, всего четыре или, еще лучше, две строчки. Очень просим не отказывать. Когда вам можно позвонить, Михаил Александрович? Можно дней через десять?..

Миша ответил своим высоким, словно дурачащимся голосом:

— А уже готово…

Женщина изумилась:

— Как?

Он подтвердил:

— Записывайте! — и продиктовал:

Красавицей станет любая лахудра,

Ей в этом поможет «Волшебная пудра».

На другом конце провода помолчали, потом сказали: «Извините» — и положили трубку.

«И я бегу…»

Дудин был человеком с замечательно развитым чувством юмора. Он сыпал нацеленными в тот или иной адрес эпиграммами, а услышавшие восторгались, повторяли, запоминали: «Как, как?..» Однако иногда это чувство необъяснимо изменяло ему.

Известно, что он дружил с очаровательным Семеном Степановичем Гейченко, регулярно гостил у него в Пушкинском за

— поведнике. И вот однажды читаю в газете стихи Дудина, а внизу, как бывает, пометка — место написания: «с. Михайловское». Село Михайловское — ни больше и ни меньше! И хотя бы о Пушкине были стихи, что чуть — чуть бы сей пассаж оправдывало. Так нет — просто о себе. Я, помню, сказал тогда в компании: теперь будем ждать, чтобы Гранин поставил под ка- кой‑нибудь своей вещицей — «Ясная Поляна».

Но Богом данное чувство «Ю», к счастью, редко покидало Мишу Дудина. Он обладал и тесно связанной с этим качеством острой наблюдательностью. Вот его рассказ о том же Михайловском. Там работала уборщица (или сторожиха), следящая за домом поэта и домиком няни. В несезонное время, когда туристов почти не бывало, а сотрудники находились большей частью на главной усадьбе, она по собственному почину иногда сама встречала редких посетителей. Миша слышал, как она объясняла приезжей паре:

— Здесь он писал, здесь отдыхал. А бывало, скажет: «Арина Родионовна, сбегай за водкой!» И я бегу…

Она так внедрилась в ту его жизнь, что порою сама уже чувствовала себя его няней.

Певица в тюрьме

Замечательная наша певица Лидия Русланова сидела в тюрьме. И муж ее, генерал Крюков, друг маршала Жукова, сидел тоже. Умер Сталин. Их быстро выпустили.

Она с разрешения тюремного начальства дала на прощанье концерт для остающихся заключенных. Принимали ее восторженно: и знаменитость, и своя.

Она пела как никогда, и сама же объявляла каждую очередную песню.

Когда она произнесла звонко: «Помню, я еще молодушкой была», — из зала последовала громкая реплика:

— Во, бля, память!..

Она сама, смеясь, об этом рассказывала.

Мне поведал это мой друг, знаменитейший киноактер.

Еще очень давно он заметил, что женщины в самые сокровенные моменты ведут себя с ним как бы не вполне соответ — ствующим образом. Даже самые умные из них глупо улыбаются, словно не могут поверить своим глазам. Они подсознательно наблюдают себя со стороны, почти из зрительного зала — на экране, в кадре.

Он быстро понял это, и причина слегка разочаровала его.

А. Битов с откровенной нарочитостью проводит комментаторско — дикторскую линию: Набутов — Синявский — Левитан и иронически рассуждает о взаимоотношениях в нашем сознании Набокова с Набутовым, комментатора Синявского с Синявским — писателем, художника и диктора Левитанов. Но это что! Наиболее потрясающий, давно занимавший меня феномен: писатель с двойной фамилией, которого, по сути, никто не знал, а обе составляющие части фамилии были оглушающе общеизвестны: Шолохов — Синявский.

Когда‑то выступал по ТВ новый генсек, и вся страна с интересом наблюдала, как он, собираясь перевернуть очередную страницу, слюнил палец.

А через короткое время состоялся писательский съезд, и один из наших руководителей, бывший высокий дворянин, читая доклад, точно так же перед каждым перелистыванием увлажнял палец о резиновую подушечку собственного языка.

Раньше за ним такого не водилось. Он помимо прочего был в быту достаточно брезглив, а тут совал палец в рот после сотни перекрестных утренних рукопожатий. Но очень уж хотелось ему во всем походить на Генерального, приобщиться, приблизиться.

В этом была его натура, суть. Столбовой лакей.

Маргарита Апигер — единственная в нашем искусстве, не извлекшая для себя никакой последующей выгоды из топанья на нее ногами Хрущева.

Некоторые этим всю жизнь кормятся

В фойе Колонного зала Анна Ахматова, старая седовласая матрона, только из президиума, — на писательском съезде (1965) перерыв. Кругом фотографы — снимают всевозможные искусно выстроенные «живые сценки» или стационарно запечатлевают наиболее вальяжных. Агния Барто подходит и говорит:

— Анна Андреевна, можно с вами сфотографироваться?

Та отвечает своим низким голосом, почти басом:

— Я сегодня не в лице.

Андроников в тифлисских банях

Ираклий Луарсабович в очередной приезд в Тбилиси, как всегда, отправился с местными друзьями — литераторами в знаменитые серные бани. Там одной из коронных услуг считался массаж.

Банщик бросил голого Андроникова на скамью и начал мять, — как тому показалось, излишне энергично. Тот даже застонал. Друзья (помню, что среди них фигурировал Георгий Леонидзе) стали подшучивать: мол, слишком нежный стал в Москве. Массажист еще более активизировался.

Андроников возопил от боли. В результате у него оказались сломанными два ребра.