Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

И далее следовало указание на причину многих злодеяний и бесчинств, мещанского высокомерия по отношению к добродетели — это отсутствие в мыслях и поступках человека фактора умеренности:

«Я люблю натуры умеренные и средние во всех отношениях» (Кн. 1, 184).

«…нет такого дозволенного и законного наслаждения, в котором излишества и неумеренность не заслуживали бы нашего порицания» (Кн. 1, 186).

Стало быть, корень зла в мире — это неумеренность, чрезвычайщина. Обрети человек (человечество) чувство меры в своих мыслях и поступках — и мир изменится к лучшему.

Конечно, умеренность вполне положительный момент в мыслях и поступках человека, она свидетельство разумного отношения к жизни, тогда как чрезмерность не раз прокладывала дорогу к злу и страданиям. С этим нельзя не согласиться.

Но Толстого поразило другое: сведение Монтенем причин многих злодеяний человека и человечества, совершенных в разные времена и в разных сферах жизни, к Фактору умеренности, а точнее неумеренности. Это означало вытолкнуть проблему в мертвую зону. Античная установка «Во всем соблюдай чувство меры!» сама требовала ответа вопрос: а что же мешает человеку соблюдать чувство меры? Монтень сослался на животную природу человека. Но ссылка подобного рода не могла прояснить ситуации.

Л. Н. Толстой. 1886 г.

Толстой потому и подчеркнул название главы, что оно не раскрывало сути проблемы, а, напротив, уводило в сторону от решения главного вопроса: откуда зло и как противостоять ему в реальной жизни?

Вслед за евангелистом Иоанном Толстой часто повторял: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Человек, не ощущающий света в себе, погружен во мрак. Если в душе человека нет света, то в нем может проснуться злой зверь.

Таков смысл слов Толстого «И не шли к свету, потому что дела их были злы». У читателя же этой книги может быть своя интерпретация пометки Толстого.

III. Век ХIХ. Девяностые годы. Иногда вспоминая Монтеня

«…в этой последней схватке между смертью

и нами нет больше места притворству».

Монтень

В эти годы Толстой редко обращался к чтению «Опытов» Монтеня. Это были «короткие встречи».

Так, 17 февраля 1891 г. в дневнике Толстой записал:

«Собрался вчера было ехать в Пирогово (имение брата писателя С. Н. Толстого. — В.Р.), да раздумал. Читал Montaigne и Эртеля. Первое старо, второе — плохо. Очень не в духе, но хорошо беседовал и с детьми и с Соней, несмотря на то, что она очень беспокойна. Сегодня приехал Ге с женой и картиной. Картина хороша»[177] (52, 12).

Стало быть, Толстой читал Монтеня накануне, и потому слова из Дневника, записанные им днем ранее, могли быть вызваны чтением Монтеня. «Старо» — эта оценка, скорее всего, возникла при чтении рассуждений французского автора о свободе.

Л. Н. Толстой. 1892 г.

16 февраля 1891. Ясная Поляна.

«<…> 4) Свобода воли, говорится, в том, чтобы сознательно и свободно содействовать предустановленному порядку, закону. — Я бы сказал: свобода воли состоит в том, чтобы не делать или делать то, что должно: быть пустоцветом или плодом. Свобода только в выборе между пустоцветом или плодом. Пустоцвет должен быть, и плод должен быть. И со стороны глядя на жизнь человеческую, как и на всякую жизнь, все совершается по законам, но из себя глядя как человеку, так и…

Всё чепуха. Свободы не может быть в конечном, свобода только в бесконечном. Есть в человеке бесконечное — он свободен, нет — он вещь. В процессе движения духа совершенствование есть бесконечно малое движение — оно-то и свободно — и оно-то бесконечно велико по своим последствиям, потому что не умирает» (52, 12).

Через четыре месяца того же года Толстой опять вспомнил о Монтене. В России начался голод. Толстой еще не предполагал, какую гигантскую работу придется проделать ему и его семье по спасению голодающих. Но мысли о причинах голода, негодование на тех, кто, не любя народ, возгорелся помогать ему, предчувствие надвигающейся на страну трагедии мучили его и повергали в отчаяние. Толстой размышлял о бескорыстном добре, жертвенном служении Богу и человеку, правде и кривде в том же ключе, что и «скучный» Монтень.

25 июня 1991. Ясная Поляна. Вечер.

«Теперь 5 часов. Всё слабость. Я дурно сплю. И я гадок себе до невозможности. Вот дьявол, которого наслал на меня Бог, как говорил Павел. За эти дни читал Бьернсона. — Бестолково, но много хорошего. Хорошо, как он пробежал мимо загипнотизированной им девушки, гонясь за ней, и она увидала его страшно зверское лицо. Montaigne. Думал:

1) Всё о том же, что спасение жизни матерьяльное — спасение детей, погибающих, излечение больных, поддержание жизни стариков и слабых не есть добро, а есть только один из признаков его, точно так же как наложение красок на полотно не есть живопись, хотя всякая живопись есть наложение красок на полотно. Матерьяльное спасение, поддержание жизней людских есть обычное последствие добра, но не есть добро. Поддержание жизни мучимого работой раба, прогоняемого сквозь строй, чтобы додать ему его 5000, не есть добро, хотя и есть поддержание жизни. Добро есть служение Богу, сопровождаемое всегда только жертвой, тратой своей животной жизни, как свет сопровождаем всегда тратой горючего матерьяла. Очень важно разъяснить это. Так закоренело заблуждение — принимать последствие за сущность.

2) Огарев пишет: кривое осуждение — т. е. за то, чего я не заслуживаю, ввергает меня в тоску, тогда как прямое (верное) поднимает меня. Как справедливо!

3) Все говорят о голоде, все заботятся о голодающих, хотят помогать им, спасать их. И как это противно! Люди, не думавшие о других, о народе, вдруг почему-то возгораются желанием служить ему. Тут или тщеславие — высказаться, или страх; но добра нет. Голод всегда — (нищих всегда имеем), т. е. всегда есть кому и для чего жертвовать <…>

4) Нельзя начать по известному случаю делать добро нынче, если не делал его вчера. Добро делают, но не потому, что голод, а потому, что хорошо его делать» (52, 42).

В 1890-м году 18 мая в письме к Н. Н. Страхову Толстой напомнил мысль Монтеня о том, что в предсмертный час нельзя более притворяться, надо говорить по-французски:

«Мужик, — писал он, — верит так, как верили и верят величайшие мудрецы, до которых