Елена Коренева - Идиотка

Эта американская троица и их друзья, с которыми мне пришлось со временем познакомиться, стали моим основным человеческим тылом, превратившись на многие годы, вплоть до сегодняшнего дня, в самых близких людей, ждущих меня по ту сторону океана. Предсказание о добром знаке, которым отмечены все, посетившие Аспен тем летом, оправдалось.

Глава 61. Вивиан

Нет, бывает же такое! Идете вы, скажем, по Тверской, а вам на встречу… первая учительница! Или нет: идете вы, скажем, по ГУМу, встаете в очередь, а за вами — бывший сосед по коммуналке! А со мной вот случилось в Нью-Йорке… Подъезжаю я как-то на такси к оживленному перекрестку, собираюсь выйти и вдруг вижу, что прямо передо мной на тротуаре стоит Вивиан — жена Андрона Кончаловского. Причем в гипсе — у нее сломана нога, и она с костылями. Нет, это очень трудно представить себе без юмора. Вивиан — моя многолетняя соперница (вернее, я — ее), с которой мы жили в одном подъезде на Грузинской и ни разу не встретились лицом к лицу! Ни в лифте, ни у парадного подъезда, ни как-либо еще (история на Ленинских горах с Градским не в счет). А теперь Господь подбросил нам такую встречу — в центре Нью-Йорка. Причем я в отличном настроении, а она — со сломанной ногой. Что это значит? Ну молчу, молчу…

Вивиан — любопытная тетка, она мне всегда нравилась — экстравагантным вкусом, строгим лицом, неуживчивым характером. Помню, носилась она по Москве, как булгаковская Маргарита — одинокая, неприкаянная, гневная. Идем мы однажды с Андроном на Новый год в Дом кино — она сидит у входа на какой-то тумбе: голова повязана платком по-крестьянски, в руках сигарета, сама кутается то ли в тулуп, то ли в дубленку и ждет, что ее проведут, вроде тех девочек, что толпятся за билетиком — вот как жене режиссера порой туго приходится! Другой раз в ЦДЛ — стоит и смотрит в нашу сторону — спина прямая, глаза зеленые, и все матом, матом… потом по-французски! Неожиданно возникнет и так же неожиданно пропадет. Как укор Андрону…

У меня никогда к ней не было претензий, а теперь и подавно, да кажется, что и у нее ко мне тоже: Кончаловский давно был с кем-то третьим. Даже наоборот — нам жуть как захотелось познакомиться. Тем более что в Америке мы обе были иностранками! Весело обнявшись и обменявшись телефонами, мы пожелали друг другу удачи, после чего она села в такси, из которого вылезла я, и укатила. А я пошла своей дорогой, поглядывая на цветастые фруктовые лавочки. Потом как-то раз она позвонила мне и пригласила в гости, сообщив заодно, что просит меня помочь ей с русским переводом. Вивиан уже несколько лет жила в Нью-Йорке, и у нее была очень симпатичная просторная квартира в центре города. Так я оказалась в ее доме. Сначала мы занимались переводами, затем разговорились об Америке и американцах. Она с большой иронией отзывалась о местных вкусах и рассказала мне об одном своем романе, высмеяв в конечном итоге и своего избранника, и его мамашу. Я тоже поделилась с ней своими делами на личном фронте. Потом она сказала, что пишет книгу — впечатления о годах, прожитых в Союзе. По-моему, она хотела ее назвать «Красная площадь». Где теперь эта книга? Жаль, если она ее так и не написала.

В какой-то момент Вивиан предложила выпить немного вина. Я согласилась. Беседа продолжалась — я пьянела, Вивиан не очень. И вдруг я обнаружила, что мы уже говорим про Андрона и про квартиру на Грузинской. Вивиан все время повторяла: «Это квартира Александры!» — имея в виду свою дочь и мою квартиру. Как все французы, она грассировала, и от этого при произнесении имени «Александра» звучало раскатистое «р». В моих ушах эхом отзывалось: «Ква-р-р-р-ти-р-р-р-а Александ-р-р-р-ы!» Я не выдержала и заплакала. Мне абсолютно нечего было возразить Вивиан, она все еще была женой Андрона, а я ею никогда не была, несмотря на то что прожила с ним столько же, если не больше, чем она. Но формально справедливость была на ее стороне. Хотя теперь все это было совершенно бессмысленно и грустно. Так же, как наша встреча выглядела насмешкой над двумя женскими судьбами — ни я, ни она уже ничего не могли изменить в своем прошлом. Потом я как-то успокоилась и ушла. Помню, она предлагала мне деньги за перевод, но я отказывалась. Она настаивала, и я согласилась, но только на половину суммы. В конце концов я решила, что она хотела мне помочь, а перевод ей был не нужен… впрочем, может, я излишне драматизировала ситуацию. Ведь для западной женщины, какой являлась Вивиан, в денежных купюрах не было никакого содержания, кроме одного — оплаты за труд. Мы продолжали общаться, и я заходила к ней еще. Тогда мне запомнилось, как она разговаривала с цветком, который стоял у нее в кадке: полив его из баночки водой, она целовала его и гладила пальцем. Я вспомнила, что слышала от Андрона, будто Вивиан буддистка, правда, не такая крайняя, как ее мама — та якобы похоронила свою кошку на специальном кладбище, веря в реинкарнацию. «Наверное, и она верит, что цветок ее слышит», — подумала я о Вивиан. А вообще она показалась мне очень одинокой женщиной, которая гладила цветок, потому что ей нужно было кого-то любить.

Была еще одна странная история, случившаяся со мной как-то на парижской улице. Я стояла в очереди в музей Помпиду, как вдруг увидела женщину, очень похожую на Вивиан. Я обомлела от неожиданности и окрикнула ее, но та скользнула по мне взглядом и отвернулась, бормоча что-то. «Вивиан!» — снова позвала я ее, не веря, что меня обмануло зрение — сходство было поразительное. Но женщина отвернулась от меня. С замирающим сердцем я стала ее рассматривать. Немного постарела, похудела, седина в волосах — впрочем, она никогда не красилась. «Не может быть, чтобы она не узнала меня, — подумала я, — ведь она смотрела прямо мне в лицо и стоит так близко!» Впрочем, в ней есть что-то странное… Я обратила внимание, что женщина постоянно бормочет какие-то слова и держит в руках какие-то значки. Мое сердце сжалось от ужаса — она сумасшедшая! «Вивиан!» — позвала я ее, решив еще раз на свой страх и риск испытать судьбу. Неужели она сошла с ума! Женщина сделала шаг, затем другой и, как-то странно двигаясь, стала удаляться от меня, пересекая площадь перед центром Жоржа Помпиду. Она временами останавливалась и поворачивалась, словно искала кого-то, и пару раз смотрела прямо на меня. В том, что она была сумасшедшей, у меня не было сомнений. Но кто она, я не могла сказать наверняка. После того как женщина исчезла из поля моего зрения, я долго пребывала в странном настроении, думая о Вивиан. Она казалась мне в то время достаточно трагической фигурой, чтобы я поверила в такой финал всех ее терзаний. Достоевщина свойственна не только русским, но и тем, кто становится жертвой российской непредсказуемости, забредая в наши широты.