Владимир Новиков - Накануне и в дни испытаний

Произошло это уже в конце войны. Завод восстанавливали на прежнем месте, осваивали новую авиационную пушку. Дело шло, но все же не так споро, как хотелось. В один из вечеров Дмитрий Федорович говорит мне:

- Вызови директора, пусть приедет часа через три, надо с ним посоветоваться, может, вопрос обсудим на совещании, а может, обойдемся беседой.

Я позвонил на завод и передал указание наркома. Директор ответил, что будет вовремя, так как езды ему на машине всего два с половиной - три часа. Время подошло - директора нет. Прошло еще часа два - нет. Наступило утро - и снова нет. Звоню главному инженеру:

- Где Борис Михайлович?

- Уехал в Москву.

На другой день стали искать директора. Послали заводчан проехать по шоссе, может быть, где-нибудь застрял с машиной, может, авария. Ничего не нашли. На второй день снова поиски - и опять безрезультатно. Он явился в наркомат лишь на третий день, и по лицу я сразу понял, что где-то по дороге директор загулял. Понятно, что это был не 1941 год. Но все же такого еще в наркомате не случалось и, надо сказать, потом никогда не было.

Доложил Дмитрию Федоровичу все как есть, а он мне в ответ:

- Принимать директора не буду.

Я вызвал его к себе и сказал, что положение плохое. Раз нарком не принимает - дело серьезно.

- Ты повел себя хуже мальчишки, а еще директор такого завода.

Он мне только заметил, что отлично все понимает - виноват. И замолчал.

- Любой ценой пробивайся к наркому и объяснись.

Он ответил, что добиваться будет, а что сказать наркому - не знает.

Я заметил:

- Сам грешил, сам и думай, как выпутаться.

В первый день нарком его не принял. На другой директор весь день ходил взад-вперед по коридору рядом с кабинетом наркома. У Дмитрия Федоровича была привычка: часов в двенадцать ночи он любил пройтись по кабинетам, побывать у замов, начальников главков и отделов. В этот вечер я как раз был у него, обсуждали ряд насущных дел. Закончили, он и говорит:

- Пойдем посмотрим, что делается в наркомате. В коридоре у стенки, упершись сзади руками, стоял Борис Михайлович. Устинов подошел к нему и строго сказал:

- Где был два дня?

Тот покраснел, но покаялся чистосердечно:

- Оказался в гостях, Дмитрий Федорович.

Устинов в сердцах махнул рукой.

Чистосердечное признание, без вранья, помогло директору отделаться выговором "за недисциплинированность". Хочу сказать, что Бориса Михайловича мы любили и как директора, и как человека. Но вот вел себя иногда, как подросток. Такой характер. А может, и неурядицы в семье мешали. А подобрать хорошего директора, признаюсь, очень трудно.

Дмитрий Федорович был человеком принципиальным вообще, а в работе тем более. Снисхождения у него не жди, если даже он тебя знает давно. Нарком очень доброжелательно относился к бывшему работнику Ленинградского завода "Большевик", затем наркомата, а впоследствии директору завода в Сибири Б. А. Хазанову, доверял ему. Но вот Хазанов недодал в 1944 году по суточному графику... одну пушку. И что же? Сразу же вызвал начальника артиллерийского главка:

- Почему Хазанов вместо двадцати пяти пушек по графику сдал двадцать четыре?

Начальник главка объяснил, что при отстреле отдельные пушки сняли из-за дефектов, и поэтому одной не хватило для сдачи, но завтра Хазанов обещал выполнить график и додать эту пушку.

- Позвони лично сейчас директору с моего аппарата. Там, где находился завод, была глубокая ночь, но Хазанов оказался у телефона.

Его строго спросили:

- Как это вы допустили срыв графика?

И услышали в ответ:

- Сегодня этот долг мы уже ликвидировали. График перевыполнен на одну пушку.

Всего одна пушка. Но ведь и Государственный Комитет Обороны спрашивал с наркома даже за одну недоданную пушку. Так что, какие бы ни были у наркома отношения с людьми, как бы иногда он к ним ни благоволил, дело стояло на первом плане.

А людей Дмитрий Федорович ценил. Того, кто отличился в труде, помнил долго.

"19 ноября 1944 года работаю в тире, - снова вспоминает В. П. Камзолов. Грохот, пороховая гарь, масло. Идет напряженный бой за программу. Вдруг требуют меня к телефону. В трубке - взволнованный голос директора. Срочно зовет в кабинет, со мной хочет говорить нарком. Тревожно думаю, неужели где-нибудь допустил ошибку? В то время я много ездил по авиационным заводам и воинским частям для обучения эксплуатации новых видов вооружения. Помыться забывал, да и не было времени. Чумазый влетаю в директорский кабинет. М. А. Иванов вопросительно смотрит на меня. Его глаза требуют от меня ответа, зачем я понадобился наркому.

По спецсвязи соединяемся с Д. Ф. Устиновым. А он неожиданно теплым голосом называет меня по имени и отчеству и поздравляет с награждением орденом Отечественной войны, редким тогда для гражданских лиц.

Сколько во мне бушевало в то время радости и как я был переполнен благодарностью к партии и правительству, рассказать невозможно".

Если нарком иногда требовал, чтобы какой-то отдельный рабочий оставался на своем месте дольше, чем шла его смена, он потом не забывал о нем. Как не забыл о конструкторе, с которым рука об руку бился когда-то над решением сложной задачи.

Откликался Дмитрий Федорович и на нужды, которые не были прямо связаны с производством вооружения, но которые он мог понять по-человечески как государственный деятель. Бывший председатель одного из горсоветов во время войны Аркадий Иванович Быков вспоминает весну 1944 года. Узнав, что совещание у директора завода, куда прибыл нарком, намечено на два часа ночи, он пришел к этому времени.

- Что у тебя, председатель? - спросил Устинов.

- Заботы о будущем. Городу нужны водопровод, баня, набережная. Нужна материальная помощь.

- Ты можешь прийти ко мне к семи утра?

И вот в семь часов утра (еще война в разгаре) нарком и председатель горсовета идут одни по берегу пруда до стадиона. Дмитрий Федорович говорит:

- Да, городу все это необходимо. Поддержу просьбу, председатель.

- Я на это рассчитывал, - ответил Быков.

Красавицу набережную в этом городе соорудили к 9 мая 1945 года, ко дню Победы, и назвали ее набережной Мира.

Отмечу еще одну черту наркома, для производства вооружения, может быть, и не главную, но все-таки важную. Любил Дмитрий Федорович порядок и чистоту и на заводах и на стройках. Непорядок, грязь, неряшливость терпеть не мог. Особенно заботился о культуре в цехах и на стройплощадках. Это надо иметь такой склад характера и столько энергии, чтобы наряду с животрепещущими вопросами, связанными с выполнением программ по стольким видам вооружения, с заботами по созданию новой техники, не забывать и о порядке, культуре производства в целом.