Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Старый, небольшого роста, немощный на вид, совсем седой человек… читал лекции без всяких внешних эффектов, без блеска, без открытого проявления бурных эмоций; без «ораторских приемов… Но ни на чьих лекциях не бывал так переполнен зал… Никто не захватывал аудитории с такой силой». А ведь его слушателями были и девочки с косичками, не закончившие еще среднюю школу, и люди солидные — бывшие адвокаты, лица, имевшие опыт политической работы, авторитетные специалисты в различных областях знания.

Н. Галанина, учившаяся у Анатолия Федоровича и в 1974 году передавшая свои воспоминания об Институте живого слова в Пушкинский дом, рассказывает, что после окончания занятий всегда кто-то из молодых людей бежал искать для Кони извозчика. В те годы проблема эта была не из легких. Другие студенты помогали Анатолию Федоровичу спуститься с лестницы, подавали ему пальто. Если к тому времени извозчика изловить так и не удавалось, шли провожать Кони домой.

«А. Ф. Кони был всем дорог, и каждому было приятно довести его, слабого физически, но такого сильного духом, по опустевшим тогда, темным петроградским улицам до самого дома. Шли мимо мрачных домов с закрытыми подъездами и воротами; мимо заколоченных досками окон магазинов; по улицам, на которых не горели фонари и не светились окна домов.

Провожали А. Ф-ча не какие-нибудь 2–3 человека, а, по крайней мере, десяток студентов, чтобы предохранить его от всяких случайностей: от неожиданных толчков, ям и проч… Защитить, в случае необходимости, от нападения прыгунчиков.

В те трудные годы было в Петрограде холодно, голодно, темно, пустынно и трамваи почти не ходили. Об этом стоит вспомнить, чтобы оценить заботу студентов об А. Ф. Кони. Занятия кончались поздно, в 11 вечера. И добираться, проводив А. Ф-ча, ночью пешком до дома, а утром рано вставать на работу, вероятно, многим провожающим было нелегко».

Кони — Магазинеру Я. М.

«V.29.1919 г.

Вчера я был растроган горячим прощанием со мною до осени (?!) моих слушателей в Институте Ж. Сл.[51]. Только это и способно утешить в наше тяжелое время…Устал до отупения от бесконечных заседаний в Институте Живого слова, которые обращаются по отношению к самому себе в своего рода Учредительное собрание».

Его, всю жизнь заседавшего в различных советах, комиссиях, благотворительных обществах и ненавидевшего эти заседания, раздражало то, что революция, в корне изменившая все течение жизни страны, создавшая новый строй жизни, не сдала в архив истории вместе с другими отжившими и чуждыми ей формами и заседания по любому поводу.

Зарплата в институте была у Кони мизерная — за 4 двухчасовые лекции теории и истории ораторского искусства он получал 2 рубля. («Недурно для будущего историка нашего времени…» — отметил он в одном из своих писем.)

Правительство назначило Кони пенсию — сто рублей, и хотя деньги это были небольшие, жить Анатолию Федоровичу стало легче.

…Осенним вечером девятнадцатого года в квартиру Кони постучали — звонок уже долгое время не работал, и жилищное товарищество со дня на день обещало прислать электрика.

«Кто бы это мог быть?» — подумал Анатолий Федорович. Он чувствовал себя неважно и перенес все встречи с друзьями, назначенные на сегодня. Прислушался: из прихожей доносился возбужденный голос Елены Васильевны, рокочущий незнакомый басок.

— Ленуша! — окликнул Кони Пономареву. Дверь в кабинет раскрылась, на пороге стояла Елена Васильевна. Он никогда не видел у нее такого расстроенного лица — не испуганного, нет, а расстроенного. Он сразу — еще до того, как у нее за спиной появилась фигура высокого мужчины в фуражке, — понял причину этого расстройства. Почему-то ему вдруг очень отчетливо вспомнилось, как 28 февраля солдаты при нем арестовали члена Государственного совета князя Ширинского-Шахматова.

За первым мужчиной в кабинет вошли еще двое. Высокий поздоровался, протянул Анатолию Федоровичу лист бумаги. Кони прочитал: «Ордер Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Союзе Коммун Северной области № 9871». И дата — 23 октября 1919 года… Провести обыск в доме № 3 кв. 15 по улице Надеждинской… Задержать гражданина Кони Анатолия…

Комиссар комиссии Кондратьев…

— Это, вероятно, ошибка, — спокойно сказал Анатолий Федорович. — Советское правительство пригласило меня преподавать в Институте живого слова. Я профессор Петроградского университета. Почетный академик, наконец…

— У вас в руках ордер, гражданин Кони, а сейчас мы сделаем обыск…

Кони пожал плечами:

— Поскольку у вас есть полномочия Чрезвычайного комитета…

— Чрезвычайной комиссии, — поправил его мужчина. — Если у вас будут претензии, вы сможете завтра обратиться к начальству.

— К прокурору? — спросил Анатолий Федорович.

— К руководителю ЧК. К товарищу Каплуну.

Он вынул из портфеля стопку бумаги, оглянулся, ища, куда бы сесть. В некотором сомнении посмотрел на Кони. Тень легкого замешательства пробежала у него по лицу. Кони заметил это, с трудом поднялся с кресла:

— Вы же, наверное, со стола и начнете? Садитесь. Я сам не раз присутствовал при обысках… — прихрамывая, он вышел из-за стола, устроился в кресле.

Старший молча сел на его место.

— У революционеров небось обыски делали, — недобро усмехнувшись, буркнул один из чекистов, невысокий молодой парень с невыразительным, плоским лицом и сердитыми глазами.

— Григорий, — строго сказал старший, — мы сюда не на диспут пришли. Давайте делом заниматься. Начни с книжных шкафов. У вас, гражданин Кони, где документы хранятся? В столе?

— Часть в столе, но все архивы в следующей комнате, — он кивнул на дверь. — Только архивы у меня большие. Пятьдесят лет собирал.

— Ничего, разберемся, — сказал старший и выдвинул один из ящиков стола.

— Когда вы будете разбираться с архивами, — увидите, что имел я дело не с революционерами, а с такими купцами, как Овсянников, с людьми, разворовывавшими казну.

— Царскую казну… — сказал все тот же Григорий. Он открыл дверцу одного из книжных шкафов, но книги не вынимал, рассматривал фотографии, стоявшие в шкафу.

— Это что же, Лев Толстой? — спросил он, недоверчиво вглядываясь в портрет, на котором великий старец сидел рядом с Кони.

— Да, Лев Николаевич, — ответил Кони. — А рядом портрет артистки Марии Гавриловны Савиной.

Но Савина не произвела впечатления на чекиста. Он все рассматривал портрет Толстого.

— И вы рядом? — Он напряженно вглядывался в фотографию, стараясь найти что-то общее в человеке,