Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Михаил Литвинов в 60-х гг. (Из семейного архива М. Слоним-Филлимор)

Айви Вальтеровна умерла 16 апреля 1977 года, и Татьяна жила в ее доме всю оставшуюся жизнь. Вместо переводов она вернулась к живописи, увлечению юности, ездила «за солнцем» во Францию, вела дневник, пыталась писать воспоминания. Конечно, не обходилось без ностальгии: «Я живу здесь, в Брайтоне, на берегу моря, небогато, но чрезвычайно благополучно. И все-таки для меня Англия заграница в негативном понимании этого термина. По письмам из России и по впечатлениям от моей поездки в Москву, по встречам с приезжими соотечественниками я поняла, чего мне не хватает в моем прекрасном далеке. Нет за границей, если судить по Англии, того электричества, что ли, заряда отчаянности, которого сами носители этого заряда, измученные тяжелой повседневностью, быть может, в себе и не замечают»[818].

Татьяна Литвинова умерла 20 ноября 2011 года. Ее дочь Маша, потеряв второго мужа, лорда Филлимора, в 90-х годах вернулась в Россию, много работала и в британских, и в российских СМИ. Стала одним из самых известных российских журналистов. С 2015 гола снова живет в Англии. Она часто делилась воспоминаниями о своей жизни и семье, вспоминала и деда. Признавалась в противоречивом отношении к нему – как и остальные потомки Литвинова. Все они стали борцами с Советской властью, которой он преданно служил до конца жизни. Думала об этом и Татьяна Михайловна, говорившая в интервью своему зятю В. Чалидзе: «Безусловно, отец мой, как и большинство его соратников, как, я считаю, и Ленин – хотели просто лучшей жизни для страны, для народа своей страны. И здесь можно добавить, что пошел он смолоду в движение именно в силу ощущения ответственности за общество, в котором находился. Намерения были самые достойные, можно сказать. Несет ли он ответственность за все последствия Октябрьской революции… поскольку был высоким должностным лицом? Безусловно»[819]. Но дальше задается вопрос: «Было ли бы объективно лучше, если бы отец устранился и на его месте оказался менее блистательный дипломат, это другой вопрос. Думаю, что нет. То, что он делал все для того, чтобы не было войны, все равно очень хорошее дело, по-моему»[820].

Внучки Литвинова Маша Слоним и Вера Чалидзе в конце 60-х гг. (Из семейного архива М. Слоним-Филлимор)

Вероятно, дочь нашего героя права лишь отчасти. Литвиновым, в отличие от многих революционеров, вряд ли двигали романтические мечты о счастье народа. Во-первых, он не был романтиком, а во-вторых, практически не знал народ и страну, которые большевики намеревались осчастливить. Скорее им двигала всегдашняя любовь к точности, порядку, дисциплине. Он был уверен, что революция принесет России разумно, по науке организованную жизнь, даст всем скромный достаток, упорядочит отношения и между людьми, и между государствами. Этой вере он отдавал все силы, работая сперва на революцию, а потом на ее результат – молодое Советское государство. Волею случая он попал на «дипломатический фронт», для которого оказался очень подходящим. Помогли и его умение вписаться в европейскую среду, воспитанное годами жизни в Англии, и способность договариваться, и, как ни странно, незнание марксизма, которое позволяло оставить в стороне идейные споры и обсуждать практические решения.

Первые успехи вроде вызволения русских пленных из Европы позволили ему занять высокое положение в Наркоминделе. Начальником, как и дипломатом, он оказался хорошим: работу НКИД, выстроенную при Чичерине довольно хаотично, он ввел в строгие деловые рамки, сочетая справедливость с требовательностью, точность – с эффективностью. Хотя не обходился без характерного для советских ведомств кумовства, вытягивая наверх свою «плеяду» и старых товарищей. 30-е годы стали его звездным часом – не потому, что он занял пост наркома, а потому, что вся планета узнала его как неутомимого борца за мир, равнозначного тогда М. Ганди или А. Швейцеру. Среди повального лицемерия дипломатического бомонда он один называл вещи своими именами, разоблачая ложь и неравноправие Версальской системы. Одним из первых он заговорил об исходящей от фашистских держав угрозе войны, о необходимости для Запада договориться с Советским Союзом в противостоянии этому злу. Его главные успехи связаны с двумя миссиями в США – в 1933 и 1941 годах, – и обе они были продиктованы борьбой с фашизмом.

Став больше трибуном, чем дипломатом, Литвинов проглядел момент изменения государственного курса, когда его страна из-за упрямого нежелания Запада идти ей навстречу была вынуждена договариваться с нацистами. Ему, слишком тесно связанному с предыдущей политикой, пришлось уйти и почти все оставшиеся годы провести в роли политического отставника. Именно тогда завершилась его идейная трансформация: прежний убежденный большевик в значительной мере разочаровался в революции и ее плодах. Можно предположить, что в глубине души он стремился к переустройству России на западный манер с отказом от крайностей коммунизма или по крайней мере от его жесткой сталинской версии. Однако эти мысли, как и обиду на власть, он высказывал только в редкие моменты откровенности, в своей работе до конца оставшись верным и стране, и коммунистической идее.

Мемориальная доска Литвинова на доме в Хоромном тупике, где он жил в 30-х гг. (Из открытых источников)

Почему Литвинова не подняли на щит в годы перестройки, когда и оппозиция Сталину, и борьба за мир были в большой моде? Возможно, потому, что идейный климат тогда быстро менялся и он, казавшись сперва недостаточно верным коммунистом, очень скоро превратился в слишком верного. Долгое участие в советской политике сделало его, в том числе в глазах собственных детей и внуков, чуть ли не сообщником преступлений власти. Конечно, как инородец и убежденный «западник», он не мог стать своим и для патриотической среды, в которой про него сочинялись и сочиняются до сих пор дикие небылицы.

Что касается историков, то у них ошибочных мнений о Литвинове едва ли не больше, чем работ, посвященных ему. Уже говорилось, что его считают связным большевистского правительства то с английской разведкой, то с американскими банкирами. Постоянно, особенно у западных авторов, воспроизводится версия об умеренной «политике Литвинова» во главе НКИД, которую будто бы сменила жесткая «политика Молотова». Однако в советский период внешняя политика всегда выполняла волю Политбюро, и ее изменения вызывались колебаниями этой воли, а не взглядами и личными качествами того или иного наркома, которые играли весьма ограниченную роль.