Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

Ивановна поставила на стол кофе. Черный пес вертелся у стола и необыкновенно нежно тыкался носом в серого интеллектуального кота. Его умные глаза вполне могли допустить, что он все понимает и способен к речи, только не хочет говорить. “Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, чем копаться в неприятном будущем. Мяу!” – все же говорит этот кот, воплощенный Шварцем в “Драконе”».

Еще до того, как Эраст Гарин начал работу над театральной постановкой «Тени», к Шварцу обратилась режиссер Надежда Кошеверова с предложением экранизировать эту пьесу, и он написал заявку в Ленфильм на сценарий фильма «Человек и Тень», срок сдачи которого истекал в апреле 1957 года. Однако вскоре писатель отказался от работы над киносценарием по «Тени», поскольку посчитал более своевременной идею воскресить к жизни в кино давно созданную им рукопись «Голого короля». Новый сценарий был назван Евгением Львовичем «Два друга, или Раз, два, три!..».

Но и этому киносценарию из-за болезни Шварца не суждено было стать завершенным произведением. Он написал лишь первые действия спектакля. Прежняя пьеса, написанная в довоенное время, претерпела огромные изменения. Если пьеса была написана по мотивам сказок Андерсена, то сценарий лишен многих андерсеновских черточек – упразднены испытание принцессы на горошине и волшебный горшок свинопаса, а король не появляется в голом виде перед своими подданными. Имена главных героев сценария отличаются от их имен в пьесе, но неповторимый шварцевский колорит невозможно ни с чем спутать. Вот как главные герои говорят о любви в начале сценария:

– Мне самому, понимаешь, неудобно, что влюбился я, человек свободный, рабочий, в принцессу.

– Прости меня, уж такой я на свет уродилась.

– Я понимаю. Разве я не понимаю?

– Я работящая. Если там какой-нибудь торжественный прием, или аудиенция, или банкет, я никогда не капризничаю, а еду…

Власть в сценарии олицетворяет королева-мать, а не король-отец из пьесы, но вместо одного государства в сценарии появляется также «государство высшей школы», провозгласившее себя республикой, а также королевство Каина XVIII, обнесенное высоким забором с калиткой, на которой установлена табличка: «Король Каин XVIII Бумтрахтенблеф Великолепный». Общее для всех трех правлений – произвол власти. При этом различия в укладе трех этих государств Шварц описывает с юмором:

«Королева (кричит). Ау-у-у! Гоп-гоп! Королевство высшей школы!

Издали, издали королеве отвечает дребезжащий тенорок:

– Ваше величество, сколько раз я вам говорил, что у нас не королевство, а республика.

– Терпеть не могу этого слова… Кто со мной говорит? Король?

Мы видим высокую гору. На горе стоит почтенный, седой человек в сюртуке. Он глядит вниз в подзорную трубу и кричит тенорком:

– Сколько раз я говорил вам, ваше величество, что у нас нет короля, а есть президент академии наук, он же заведующий всеми кафедрами республики и также ею самою…»

Кроме нескольких сохранившихся фрагментов этого сценария, известно, что Шварц делился своими замыслами в отношении его с будущим режиссером фильма. Так, прообразом короля Каина XVIII был министр обороны США Джеймс Форрестол, активно выступавший за усиление конфронтации с СССР и в итоге на фоне психического расстройства покончивший с собой.

Впоследствии студия обратилась к Николаю Эрдману с просьбой доработать сценарий Шварца, но он, по сути, написал собственный сценарий, взяв у Шварца лишь его название – «Каин XVIII». Этот фильм, режиссерами которого, как и в «Золушке», стали Надежда Кошеверова и Михаил Шапиро, вышел на экраны в 1963 году.

* * *

После нескольких не доведенных до конца попыток написать новый сценарий Шварц размышлял: «Когда-то в 20-х годах Маршак сказал, что я импровизатор. Шла очередная правка какой-то рукописи. “Ты импровизатор, – сказал Маршак. – Каждый раз твое первое предложение лучше последующего». Думаю, что это справедливо. “Ундервуд” – написан в две недели. “Клад” – в три дня. “Красная Шапочка” – в две недели. “Снежная королева” – около месяца. “Принцесса и свинопас” – в неделю. В дальнейшем я стал писать как будто медленнее. На самом же деле беловых вариантов у меня не было, и “Тень” и “Дракон” так и печатались на машинке с черновиков, к ужасу машинистки. Я не работал неделями, а потом в день, в два делал половину действия, целую сцену. И еще – я не переписывал. Начиная переписывать, я, к своему удивлению, делал новый вариант. Смесь моего оцепенения с опьянением собственным воображением – вот моя работа. Оцепенение можно назвать ленью. Только это будет упрощением. Самоубийственная, похожая на сон бездеятельность, – и дни, полные опьянения, как будто какие-то враждебные силы выпустили меня на волю. К концу сороковых годов меня стало пугать, что я ничего не умею. Что я ограничен. Что я немой – так и не расскажу, что видел. Но в эти годы я невзлюбил литературу – всякая попытка построить сюжет, и та стала казаться мне ложью, если речь шла не о сказках. Я был поражен тем, что настоящие вещи, в сущности, – дневник, во всяком случае в них чувствуешь живое человеческое существо. Автора, таким, каким был он в тот день, когда писал. И я заставил себя вести эти тетради…»

Примерно в это время первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев подверг резкой критике недавно вышедший в журнале «Новый мир» роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», в связи с чем в ленинградском отделении Союза писателей отменили его запланированное обсуждение. Роман Дудинцева, по сути, стал одним из основных литературных событий «оттепели» в стране и вехой в процессе десталинизации. Шварц одним из первых подписал телеграмму протеста против запрета обсуждения романа на заседании Союза писателей. «Мне роман не очень-то нравится, – объяснил он свой поступок Вере Кетлинской, – но спор должен идти открытый, без администрирования». Один из инициаторов запрета, встретив его на улице, не преминул задать вопрос: «Вы-то, вы-то как – подписали телеграмму?» Как рассказывала та же Кетлинская, Евгений Львович изобразил смущение, спросил: «Признаться, что ли?» – И, наклонившись к обрадовано насторожившемуся собеседнику, шепнул ему в самое ухо: «Под пытками».

Но сердце сдавало…

Девятого июня Шварц записал в дневник: «На душе туман, через который я вижу то, что не следует видеть, если хочешь жить. Старость не дает права ходить при всех в подштанниках. И даже если жизнь кончена, не мое дело это знать. Это не мысль, а чувство, которое я передаю грубовато, а переживаю вполне убедительно…»

Запись от 24 июня: «Пишу я лежа, плохо с сердцем, а чувствую себя в основном хорошо. Вчера был летний день, сегодня льет дождь. Но я отдыхаю. И смутный просвет, и мне хочется жить и трудиться…»

В начале июля Евгений Львович смог выходить к столу, и через пару недель Шварцы выехали в Комарово. Но стиль их дачной жизни