Александр Ба­бо­ре­ко - Бунин. Жизнеописание

Бунин просил сотрудницу издательства имени Чехова в Нью-Йорке В. А. Александрову пригласить Кузнецову на постоянную работу. Четвертого января 1952 года он писал ей, что то, что читает корректуру «Жизни Арсеньева» Галина Николаевна, «большая радость» для него. «Надеюсь, кроме того, что (тоже, к большой моей радости) вы вообще устроите Г. Н. в вашем издательстве постоянным корректором, а может быть, и помощницей вам в чтении (и приеме или неприеме) некоторых рукописей или книг, поступающих в ваше издательство: ведь Галина Николаевна — редкость по своим литературным вкусам, по литературной образованности вообще и по своим собственным литературным талантам в прозе и в стихах (которые, кстати сказать, так высоко ценил такой поэт, как покойный Вячеслав Иванов): она уже давно эти таланты не проявляет, но в этом виновато то ужасное, что пережила она во время войны и после войны, но, надеюсь, еще проявит! Надеюсь и на то, что в конце концов вы увидите, что во всей русской Америке вы не найдете подобной ей для сотрудничества с вами» [960].

Вяч. Иванов писал Бунину из Рима о сборнике стихов Кузнецовой «Оливковый сад» 26 декабря 1937 года; письмо это, по словам Бунина, «имеет общий интерес», этот отзыв «так характерен для него, как поэта»:

«Книжка, присланная вами на просмотр, — весьма талантливая книжка, немало в ней настоящей поэзии и настоящего чувства формы. Вышла она из вашей школы: отсюда этот определенный рисунок, этот красочный хроматизм, эта склонность говорить о душевном языком пейзажа. Но, помимо живописи, есть в книжке и то главное, что в особенном смысле делает стихи стихами, а именно: звуковая форма. Вот два случайных примера, на удачу:

Я распахнула ставни —Где неба блеск недавний?Какой нежданный вид!Весь сад летучим снегом,Безмолвным мягким бегомКуда-то вниз скользит.Что так светло и странноВдруг вспыхнуло во мне?А сад летит в окнеНеслышно и туманно…

Это „светло и странно“ — о звуковой волне.

Опять на взгорьях тонкая трава.В пустых аллеях теплый ветер веетИ мраморной богини головаНад чащами, где парк и синева,Узлом высоких кос своих белеет.И я гляжу на этот синий дым,На гладкие колонны темных буков,На темный луг, легко сходящий к нам,И за волненьем сладостным моим —Рождение мучительное звуков.

И везде почти так: сначала зрительное впечатление, тотчас затем „душа стесняется лирическим волненьем, трепещет и звучит“. Лучшею пробой звуковой формы является, быть может, белый стих, — и он поэтессе хорошо удается:

                                    …что-то грустноМне в это лето. Сердце ли стало старше,Душа ль трезвее от суровых мыслей,Но сумрачней, спокойней и мудрейСмотрю на мир, сияющий, прекрасный,Бессмысленный, как песня соловья.

Вторая часть сборника лучше первой; хороши провансальские описания. Но не по душе мне дружба поэтессы с этой „парвеню“ на Парнасе, которая именуется „Ассонанс“. Всякая приблизительность противна строгой технике, и ассонансами позволительно пользоваться — умело и осторожно — только в том случае, когда они представляют собою особенную музыкальную ценность; ибо порою они могут звучать пленительно — отзвучием неопределенным и заглушенным, как „шум волны, плеснувшей в берег дальний“. И мне нравятся такие строки поэтессы»:

Покидаю наш край счастливый.Наших гор серебряный гребень,Голубое стекло залива,Эти мачты на светлом небе.Ты один возвратишься в гавань,Взглянешь: в море маяк сургучный…О, моя единая слава!Где ты веешь, мой ветер звучный?

В письме 6 ноября 1969 года Кузнецова говорит:

«В Америке я прожила десять лет. В 55-м году поступила в ООН, где и прослужила в Издательском отделе корректором семь лет. В 59-м году наш русский отдел, в уменьшенном составе (В. Андреева, М. А. Степун и меня) перевели в Женеву».

Писал Бунин Кузнецовой как очень близкому и дорогому человеку и в свои последние дни.

«Dame aimee, mon or[961], — говорит он в письме 17 июня 1952 года, — получил твое письмо (от шестого июня) с тем, что говорил обо мне Назаров. Письмо твое чудесное, спасибо! Vis heureuse[962]. Чудесное потому, что ты напоминаешь мне о розах, ящерицах… Где уж мне теперь писать! (Я и сейчас пишу в постели.) Но напиши, напиши ты (и просто, просто, без всяких Рильке). Да, я был бы очень рад этому!» [963]

Свои последние годы Кузнецова доживала в Мюнхене. Скончалась она 8 февраля 1976 года. Т. Д. Логинова-Муравьева, в ответ на мое письмо, сообщала 8 апреля 1976 года из Парижа:

«О смерти милой Галины Кузнецовой я узнала еще в Грассе. Письмо мое последнее к ней вернулось из Мюнхена с извещением о том, что она тихо уснула навеки. Извещала меня ее подруга немка Ирэна. Я тотчас сообщила об этом в редакцию парижской газеты, где появилось траурное объявление, но статей и некролога еще не было. Сейчас так много уходит в лучший мир людей нашего поколения, которое останется в истории культуры русской, как „неприспособленных идеалистов“. От чего умерла, как умерла Галина Кузнецова? Я написала по-немецки (говорю по-немецки с детства) Ирэне и просила ее сообщить мне все подробности».

Татьяна Дмитриевна приводит выдержки из ее письма от 25 февраля в переводе. Ирэна сообщила: Галина Николаевна «страдала печенью и сердцем». Жила одна в квартире. Ей предлагали поселиться, где были бы люди и могли бы за ней ухаживать, но она предпочитала не иметь жильцов. «Она медленно стала уходить из жизни. Когда я увидела Галину на Рождестве, ее апатия ко всему поразила меня. Она не хотела больше видеть никого из друзей, не хотела, чтобы справлялись о ней по телефону». Медсестра приносила ей необходимое. В то воскресенье 8 февраля случайно эта медсестра проходила по улице вечером. Хотела зайти, посмотреть, что делает Галина. «Но света в ее окнах не было, хотя шторы не были опущены, а на улице было уже темно… Один молодой человек пролез через кухонное окно в квартиру. Галина лежала без движенья на ее кушетке». Смерть наступила незадолго перед тем, как ее нашли. «Я очень любила Галину. Она была одной из самых благородных и значительных натур, которых мне дано было встретить <…> Мы похоронили ее на том же кладбище, где лежат Федор Степун, его жена Наталия и сестра Марга. Проводили ее еще немногие друзья <…> Что касается ее архива, то все передано будет наследникам — оказывается, у нее есть сестра Виктория в Аргентине».