Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Архиепископ не поблагодарил, не улыбнулся. Бандеровцы подхватили его под руки и повлекли назад в барак.

— Сукин сын, — сказал Севочка, — хоть бы спасибо сказал! А? Благословлял наших убийц! Его бы на лесопоруб!

— Вы для приличия хотя бы спросили, чем он болен, — вставил Андреев.

— Это как раз и было бы неприличным. Я его слушал и смотрел — это человек железного здоровья. Жрет, спит и переживет нас с вами. Начальство дало твердую установку — держать на больничном питании и освобождать по желанию. Из приличия я бы дал ему коленом в зад!

Чтобы не возвращаться к этому человеку, скажу, что в 1956 году Аджубей по поручению Хрущева имел свидание с папой и договорился о том, что архиепископ Слепий и кардинал Миндсенти отпускаются с миром в Рим — первый из сибирского лагеря, второй — из американского посольства в Будапеште, куда он спрятался после подавления восстания. Папа назначил их своими библиотекарями. Иностранным корреспондентам, которые изо всех сил старались спровоцировать освобожденных на антисоветские выпады, оба твердо заявили, что с ними обращались хорошо. Со Слепнем — да, я это видел сам.

Едва стихли шаги украинцев, как в передней новый шум. Выхожу. Отец Николай Тихонов держит под руку молодого рослого бандеровца с прыщавой тупой харей и, обращаясь ко мне, почти поет высоким сладким тенорком;

— Это Степочка Басюк, о котором я говорил, доктор! У него сегодня головная боль. Пусть полежит, мой мальчик! Доктор, устройте, пожалуйста! Я не останусь в долгу. Степочка меня так вдохновляет, так вдохновляет!

И отец Николай прижал лапу урки к своей груди и закатил глаза. Я сделал запись: в списке было мало фамилий.

— Чем его этот гад вдохновляет? — наивно спросила Анечка, вытирая мытую посуду и раскладывая ее на полочке.

— Тем, чем всякий мужчина вдохновляет женщину, — сказал я. — Ты же видела, как любовно он держал лапу этого хама.

— Мерзость! Хоть бы нашел себе смазливого мальчишку из малолеток!

Андреев покачал головой.

— Нельзя. Отец Николай — женщина в штанах, ему нужен грубый и сильный мужчина! Заметили плечи и руки у этого животного? Как раз то, что надо! — дополнил Андреев.

— И это не все. Слышали фамилию? Басюк! Это бандеро-вец. Отец Николай совмещает приятное с полезным.

— Он сексот?

— Конечно. Разрабатывает бандеровцев.

— Откуда вы знаете?

— Сужу по выбору его знакомств. Он притерся к бандеров-цам, уже удачно вкрался в их замкнутую среду. Москаля туда не пустят из ненависти, наших украинцев западные украинцы считают предателями и презирают. У паринте Никулаэ все преимущества — он румын, бывший собрат по оружию. От этой безмозглой скотины Николай Николаевич выведает все, что нужно оперу!

— Так зачем же вы дали освобождение? — блеснула глазами Анечка.

— Я не защищаю бандеровцев. Пусть они заботятся о себе сами. Надеюсь, когда-нибудь они отрубят отцу Николаю голову! И будут правы!

Мои надежды не сбылись: отец Николай был слишком осмотрителен и хитер. О нем следует рассказать подробнее.

Николай Николаевич Тихонов родился предприимчивым человеком. Сделавшись православным священником в небогатом приходе на Бессарабщине, он обдумал все возможности выдвинуться и пришел к заключению, что у него для продажи нет ничего, кроме русской национальности и православия, а посему предпринял удачный стратегический маневр: обратился к главе румынской церкви в Бухаресте с тщательно разработанным и документированным проектом решительной румынизации русской православной церкви в Бессарабии.

Это было давнишней мечтой руководителей румынской православной церкви, для которых русские попы являлись бельмом на глазу. Вопрос этот имел и немалое политическое значение: русскому населению Бессарабии своя особая церковь напоминала об их матери-России, и церковная румынизация тут сыграла бы роль последнего звена в политической румынизации этой богатейшей области, где после первой мировой войны и присоединения к Румынии еще продолжали удерживаться русский язык и русское самосознание. Выкорчевать их и предлагал молодой русский священник, пламенный румынский патриот и восторженный поклонник правящего королевского дома.

Удочка была закинута удачно. Отца Николая вызвали в Бухарест, совершили обряд переподчинения новым духовным пастырем, и он ретиво принялся за дело: на деньги своих румынских хозяев повел в русских церковных приходах горячую, умную и настойчивую агитацию за румынизацию. Молодость, бледное лицо с горящими черными глазами, вдохновенное красноречие, наконец, истинно русское происхождение, — все это вкупе с румынскими деньгами двинуло дело вперед. Отца Николая приблизили ко двору и назначили одним из воспитателей королевича Михая. Именно тогда хитрую голову молодого паринтеле посетила еще одна соблазнительная мысль — найти хозяев побогаче и выйти с Балканского полуострова на мировые пути, которые, как говорят, все ведут в Рим. Для этого нужно было совершить еще одно предательство.

Отец Николай загрустил, зачах и объявил, что он не может дольше жить, не поклонившись гробу господню в Иерусалиме, ибо в последние месяцы ему, по господнему велению, святые места являются во сне, и даже дважды он видел сияние, якобы напоминающее архангела Михаила, поражающего огненным копьем всех нечестивых.

Получив кругленькую сумму, отец Николай отправился в Иерусалим. Там денно и нощно лежал ниц на Голгофе, тщательно обдумывая речь, которую произнесет в скором времени. Во главе группы исступленных фанатиков он на коленях прополз весь Скорбный Путь и был замечен: за рвение отец настоятель православного монастырского подворья благословил молодого румынского подвижника большим черным крестом из кипарисового дерева, росшего когда-то на горе Гефсиманской.

В Суслово отец Николай показал мне свою фотографию того времени — неземной, строгий, бледный, в черной рясе, он снят на фоне висящего на белой стене черного креста, снят так, что фокус аппарата направлен на большие горящие глаза и узкую женственно белую руку, а все остальное как бы расплывается в тумане и виден только склоняющийся над ним Спаситель. Фотография была чудесная.

На обратном пути из святых мест преподобный отец незаметно юркнул в Рим, где перед кардиналом Курии и заведующим отделом православной церкви произнес испепеляющую речь: он потребовал помощи в святом деле католизации всей румынской православной церкви, то есть навязывания ей унии с Римом! Это был великолепный ход, но даже для Рима такой лакомый кусок был не по глотке. Предателя обласкали, одарили, заметили, но отпустили пока что с миром. Зацепиться в Риме паринте Никулаэ не смог. В Бухаресте, однако, обо всем своевременно пронюхали и устроили неудачнику крепенькую головомойку. Сутками он простаивал на коленях, неделями и месяцами в каком-то дальнем монастыре замаливал свой грех, который, как выяснилось, был ничем иным, как дьявольским искушением, ибо тогда во сне парин-теле все спутал и не сумел распознать сатану в образе архангела господня.