Кони - Сергей Александрович Высоцкий

которого бог знает что выйдет, может быть, даже и крушение России. Вам нужна железная власть и против врагов, и против эксцессов революции, которую постепенно нужно одевать в рамки законности и против самих себя… Ваши цели колоссальны, ваши идеи кажутся настолько широкими, что мне — большому оппортунисту, который всегда соразмерял шаги соответственно духу медлительной эпохи, в которую я жил, — все это кажется гигантским, рискованным, головокружительным. Но если власть будет прочной, если она будет полна понимания к народным нуждам… что же, я верил и верю в Россию, я верил и верю в гиганта, который отравлен, опоен, обобран и спал. Я всегда предвидел, что, когда народ возьмет власть в свои руки, это будет в совсем неожиданных формах, совсем не так, как думали мы — прокуроры и адвокаты народа. И так оно и вышло. Когда увидите ваших коллег, передайте им мои лучшие пожелания…

Кони опять встал на своих слабых ногах и протянул худую старческую руку. Луначарский крепко пожал ее.

— Я постараюсь запомнить то, что услышал от вас, Анатолий Федорович, — сказал он сердечно. — Мне показалось все это неожиданным и поучительным…

В последующие годы Кони внимательно следил за деятельностью Луначарского, с удовлетворением отмечал, что нарком просвещения много помогает художественной и научной интеллигенции.

Кони — А. И. и М. Н. Южиным

12 сентября 1925.

«Юбилей Академии Наук прошел здесь с большим внешним блеском и роскошью… Я был на торжествах только первые два дня. Дальше не позволило мне здоровье. Дважды слышал при этом Анатолия Васильевича, который на банкете приветствовал гостей на четырех языках, владея ими превосходно, а в торжественном заседании в Филармонии он сказал большую речь, блестящим местом в которой было горячее выступление против жестокостей современной войны с ее последними достижениями в так называемой цивилизации, которая неотступно идет вперед в деле изобретения всяких разрушительных и вредоносных газов».

Кони — А. И. Южину-Сумбатову

23 января 1926.

«Читали ли Вы письма из-за границы Луначарского, напечатанные в здешних газетах, полные ума, наблюдательности и остроумия? Как не вяжутся они с тем, что здесь рассказывают об обилии площадных выражений в «Яде»[50].

«С МАКСИМАЛЬНОЙ ВНИМАТЕЛЬНОСТЬЮ…»

1

Жизнь в первые годы революции была у Кони очень нелегкая. А у кого в то время она была легкой? Жили голодно и трудно и те, кто взял власть в свои руки, и те, у кого ее отняли.

И те и другие имели «преимущества» — взявшие власть привыкли к лишениям, они и раньше жили без достатка, а те, у которых отняли власть, все еще имели ценности и обменивали их на хлеб. Кони обменивал на хлеб книги — единственную ценность, приобретенную им за 52 года на царской службе. Было ли это ему, хоть горьким, но утешением? Скорее всего нет. В 1918 году уволенный со службы сенатор многого еще не мог понять и с многим не мог смириться.

Комиссариат по ликвидации дел Сената испытывал лишений не меньше, чем бывшие сенаторы. Его руководство постоянно обращалось в Петроградский Совет с просьбами отпустить хоть сколько-нибудь продовольствия «на 310 чел. служащих в Комиссариате, которые в течение многих часов на службе остаются совершенно голодными».

Однако получить продовольствие в то время было почти невозможно. Комиссариат создал специальный комитет по продовольствию (в то время увлечение комиссиями и комитетами было почти повальным). На одном из протоколов заседания этого комитета (26 февраля 1918 года) есть две красноречивые резолюции: одна — самого комиссара: «Прошу выяснить, как действует комитет по продовольствию, и доложить мне». Другая — кого-то из аппаратчиков: «Везде отказано. Взятые деньги от служащих возвращаются обратно. Справку наводил В. Русанов».

Зато все просьбы и самого комиссара и комитета служащих об отпуске оружия удовлетворялись без задержки…

В начале 1918 года Академия наук присудила Кони премию Ахматова за книгу «Отцы и дети судебной реформы». Еще в середине прошлого года ему предлагали выдвинуть ее на премию симбирского дворянства. Но Анатолий Федорович уклонился от этой чести.

Получив премию, Анатолий Федорович писал академику Лаппо-Данилевскому:

«Благодаря Вашей любезной инициативе, я получил премию, которая меня утешает в собственности потому, что этот знак внимания к апологету судебной реформы оказывается высшим ученым учреждением именно в то время, когда грубое насилие растаптывает все, что было посеяно этой реформой… Кстати оказывается и связанная с ней сумма. Когда я писал мою книгу, я был достаточно обеспечен моим содержанием на службе, а по окончании последней… и моими трудовыми сбережениями.

Ныне — за упразднением Сената и захватом банков, я всего этого лишился и после 52 1/2 лет деятельности, отданной правосудию на пользу народу, испытываю довольно острую нужду, так что присуждение мне суммы оказывается как нельзя более кстати».

«Позвольте также пожелать Вам, — писал Анатолий Федорович 1 января 1918 года одному из своих знакомых, — самого счастливого и светлого Нового года, главное достоинство которого должно состоять в том, чтобы не походить на своего предшественника».

Пожелание Кони не сбылось. И новому, 1918 году, и всем последующим было суждено проходить под знаком Великой Октябрьской революции. Счет времени стал вестись по новому летосчислению, с 25 октября 1917 года. С этого года начался и процесс осознания Анатолием Федоровичем закономерности происходящего, тем более что гибель самодержавия он и сам предрекал уже давно. Но, как и все либералы, не пошел в своих самых смелых предположениях дальше буржуазно-демократических преобразований в России. Его либеральным утопиям нанесло удар Временное правительство. Нет, не такою хотел видеть Кони новую Россию.

2

Лето восемнадцатого года Анатолий Федорович опять провел в Павловске. Чтобы снять дачу, пришлось продать часть книг из библиотеки. С грустью расставался Кони с редкими изданиями — другие у букинистов спросом не пользовались. Книги значили в его жизни очень много, и, отдавая очередной маленький томик или фолиант с гравюрами в чужие руки, Анатолий Федорович испытывал горькое чувство, как при расставании с другом. В одном из писем Шахматову, встревоженный слухами о национализации библиотек, он писал о том, что сроднился с книгами, как с живыми людьми. И высказывал мысль о получении охранной грамоты на свою библиотеку от Луначарского.

В Павловске рядом с Кони