Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

стажа. Волков находился в Лондоне давно, но первым секретарём стал только теперь. Были старые служащие вроде Лисевича, но лишь на положении специалистов, например, по английскому этикету, требующему особых знаний. Чины посольства пользовались известными правами в английском обществе, они были членами самых почётных клубов Лондона, возглавлявшихся королевской фамилией, и в светском отношении ничего не потеряли из-за большевистской революции. Напротив, английское общество выражало им особую симпатию. Наконец, даже во время моего приезда в Лондон наше посольство продолжало числиться в списке иностранных посольств и миссий под видом «ликвидационной комиссии по делам прежнего российского посольства».

Этот консерватизм весьма характерен для англичан. В то же время он давал нашим чинам посольства большие реальные права и все дипломатические привилегии — от дипломатических паспортов до приглашений к королевскому двору. То обстоятельство, что это называлось «ликвидационной комиссией», а не посольством, ещё более упрочивало положение наших служащих, ибо «ликвидация» могла продолжаться многие годы.

Самое здание посольства и обстановка в нём сохранились также гораздо лучше, чем в Париже. Несколько провинциальный характер нашей мирной посольской жизни гармонировал и с характером наиболее провинциального из всех мировых городов — Лондона, где, кроме бешено-деловой части города — Сити, в которой днём бывает полтора миллиона человек, а ночью остаётся всего двадцать тысяч сторожей и швейцаров, все остальные районы более устроены для мирной, спокойной жизни обывателей и их самоуслаждения, чем для кипучей общественной жизни космополитического центра. Лондон является мировым центром только потому, что это столица Британской империи, которая сама по себе целый мир, но специфически космополитического в нём очень мало. Это самый национальный город из великодержавных столиц.

Русский освободительный комитет Милюкова

Того, что можно было бы назвать всеобъемлющим центром русской колонии, в Лондоне не было, но собственно политика в антибольшевистском смысле не столько сосредоточивалась в посольстве, где дипломатическая часть была больше общественно-русской, сколько укрывалась в так называемом Русском освободительном комитете, председателем коего был тогда П.Н. Милюков. Комитет издавал особый журнал на английском языке, называвшийся «Известиями» этого комитета. Дня через два после моего приезда в Лондон, вслед за первым посещением посольства, я получил приглашение Милюкова на очередное заседание комитета, на котором меня просили рассказать о юге России. Само собой разумеется, что я в назначенный час пришёл в помещение на Флит-стрит, знаменитой улице, где помещаются все сколько-нибудь значительные органы лондонской прессы.

Председателем комитета был, как я сказал, Милюков, вице-председателем — А.В. Тыркова, тогда ещё не приехавшая с юга России, секретарём — профессор В.И. Исаев. Членами были В.Д. Набоков, К.Д. Набоков, Шкловский-Дионео и другие лондонские старожилы. Все перечисленные лица, кроме Тырковой, были на заседании комитета, когда я докладывал. Мой доклад был поставлен первым пунктом в повестке дня, чтобы я мог потом покинуть заседание комитета, который перешёл бы к очередным делам.

После нескольких вступительных слов Милюкова, который сказал, что пользуется моим пребыванием в Лондоне, чтобы получить информацию из России от очевидца, я прежде всего оговорился, что мои сведения не могут быть свежими, ибо я покинул Россию в начале февраля, а сейчас уже конец марта. Таким образом, в моём сообщении я мог лишь осветить ранее происшедшие события. Но поскольку из слов Милюкова было ясно, что я оказался самым последним приехавшим из России, то я сообщил всё, что интересовало комитет. Обрисовав тогдашнюю политическую обстановку на юге России, борьбу отдельных течений у Деникина и общую картину катастрофического отступления Добровольческой армии, я остановился и на внешнеполитической стороне, отметив те надежды, которые на юге России возлагали на союзников, и в частности на Англию.

Мой доклад вызвал ряд вопросов, заданных главным образом братьями Набоковыми. Константин Дмитриевич как прежний поверенный в делах в пору Временного правительства особенно подробно расспрашивал меня о международно-политическом влиянии и чаяниях Деникина. Шкловский интересовался настроениями в армии и воинской дисциплиной, спрашивал, возможны ли новая реорганизация военных сил и новое наступление, подобное тому, какое состоялось летом и осенью 1919 г. Я отвечал, что среди военных частей есть здоровые, но они в настоящее время перемешаны с совершенно разлагающимися, затем указал вообще на малочисленность войск у Деникина, на их разношёрстность (казаческие, сводно-гвардейские, новые полки — марковские, корниловские, алексеевские, дроздовские), на отсутствие единства в главном командовании и разницу во взглядах на саму задачу Добровольческой армии (поход на Москву, оборонительный план с медленным наступлением). Я считал новое наступление возможным, но подчеркнул, что успех его будет зависеть от благоприятной внешнеполитической обстановки, в частности от направления международной политики южнорусского правительства в национальном вопросе, прежде всего в польском.

Милюков, который всегда был если не полонофобом, что было бы слишком сильно сказано, то, во всяком случае, не был полонофилом, здесь весьма недоумённо остановил меня и попросил объяснить, какая может быть связь между польским вопросом и борьбой с большевиками на юге России. Мне пришлось коснуться больного вопроса — параллельной борьбы поляков и русских на юге России против большевиков без взаимного соглашения и даже, может быть, с некоторой взаимной враждебностью. Официальная деникинская программа «единой и неделимой России» не содержала чётких положений по польскому вопросу, а без ясности в этом деле трудно было договориться с поляками, являющимися фактически единственными союзниками Добровольческой армии.

В.Д. Набоков поддержал меня и, кроме того, указал на необходимость решения национального вопроса вообще, так как прямолинейность лозунга «единой и неделимой России» отпугивала все остальные народности бывшей Российской империи. Эти прения показывали, что Милюков уже успел выработать своё собственное мнение касательно Добровольческой армии и её будущего и не желал признавать никакой связи между национальным вопросом (в частности, польским) и общей судьбой белого движения. Насколько блестяще он ретроспективно восстанавливал картину происшедшего развала деникинской армии и его причин, настолько же ему не хватало элементарного чутья в предвидении будущего. Остальные члены комитета сразу схватили суть моих замечаний о связи военных действий с внешней ориентацией южнорусского правительства, а Милюков продолжал недоумевать.

После прений Милюков поблагодарил меня, и я удалился, а комитет перешёл к очередным делам. В дверях я встретился с Б.Э. Нольде, который приехал в Лондон из Парижа по своим юридическим делам, по каким — я узнал позже. Встреча была неожиданной и, как всегда, дружеской.

Мне больше не пришлось иметь дело с Освободительным комитетом, о котором я так много знал от его вице-председателя Тырковой. У меня была даже одно время мысль передать этому комитету все мои материалы из Парижа, и я, признаться, собирался, если Саблин отнесётся к ним без достаточного интереса, обратиться прямо в комитет. Однако в