Рокоссовский - Сергей Егорович Михеенков

к тому, что во главе Главного Политуправления Красной Армии, а сейчас Советской Армии, находится человек политически подготовленный, партийный, к которому относились бы с глубоким уважением, который своим прошлым, своей преданностью, своей работой должен уже выдвигаться. Я вспоминаю слова товарища Сталина, который говорил следующее. Если партия принимала решение о назначении кого-то командующим, то он всегда задавал вопрос: а как его армия примет?

Начальник Политуправления должен быть таким человеком, которого знала бы армия, знала бы партия. Во-вторых, он, безусловно, должен быть член Центрального Комитета. Это поднимет его роль и даст большую самостоятельность, более тесную связь с нашим ЦК и Президиумом Центрального Комитета.

Товарищи, время моё истекает, я должен доложить, что это решение нашего Президиума Центрального Комитета является абсолютно правильным и своевременным. Наша задача заключается в том, чтобы мы вовремя, решительными мерами провели всё то, что сказано в письме Центрального Комитета, в принятых решениях и о чём здесь говорилось».

С одной стороны – полный «одобрямс». С другой – тон обвинений сравнительно сдержанный. Более того, Рокоссовский в основном говорит об упущениях в воспитательной работе в войсках. Пожурил Жукова постфактум за матерный стиль управления войсками. Ну да, матерился. Даже Верховного однажды в октябре 1941 года матом покрыл, да так, что тот повернулся и ушёл, посоветовав и всей своей полувоенной свите тоже покинуть расположение Генштаба и не мешать военным делать своё дело. Время было такое. Многие офицеры стрелялись, не выдержав груза ответственности и не веря уже, что Москву удастся отстоять. А Жуков с Рокоссовским выдержали, отстояли столицу. И потому были вправе по прошествии лет предъявлять друг другу те или иные претензии.

И последнее: Рокоссовский в своём выступлении дважды приводит в пример бывшего своего главнокомандующего Сталина. Никто из выступавших сделать этого не посмел. Упоминание Сталина к тому времени было уже не просто дурным тоном, а в буквальном смысле опасным.

Хрущёв не пропустил этого мимо ушей, запомнил. После выступлений первого секретаря ЦК КПСС на XX съезде и последующих пленумах, на которых «осуждался и разоблачался» культ личности Сталина и его «пагубные последствия», выступление Рокоссовского выглядело вызовом.

Весной 1962 года Хрущёв, возможно, решив повторить сюжет с разгромной статьёй в «Правде» по поводу «неправильной политической линии» маршала Жукова за подписью Конева, предложил Рокоссовскому выступить в печати с критикой действий Сталина в годы войны, то есть как главнокомандующего.

– Ну что вы, Никита Сергеевич, – ответил Рокоссовский, – для меня Сталин велик и недосягаем. Да у меня и рука не поднимется, чтобы написать о Верховном главнокомандующем что-то… Под руководством Сталина Советский Союз разгромил фашизм!

Спустя короткое время Рокоссовский был уволен с должности заместителя министра обороны и переведён в «райскую группу» – группу генеральных инспекторов Министерства обороны СССР.

Существует и другая версия отставки.

В то время Рокоссовский, занимая пост заместителя министра обороны, служил в должности главного военного инспектора. Много ездил по военным округам, военно-морским базам, гарнизонам. Проверяющим он был строгим, но, как говорят, справедливым. Во время командировки на базы Балтийского флота обнаружил крупные приписки. Строящиеся боевые корабли с большими недоделками сдавали и «спускали на воду» раньше срока, чтобы получить большие премии. Деньги делились между теми, кто сдавал, и теми, кто принимал. Сейчас это называют коррупцией. Потом корабли доводили до ума за счёт бюджета, заложенного на ремонт. Когда Рокоссовский вернулся в Москву и доложил о вскрытых махинациях министру обороны маршалу Малиновскому, тот ужаснулся и попросил Рокоссовского молчать. Рокоссовский отказался:

– Нет, Родион Яковлевич. Я об этом просто обязан доложить. Виновные должны понести справедливое наказание.

Доложил. Хрущёв выслушал, принял документы, пообещал разобраться.

Вскоре на очередном приёме Хрущёв подошёл к Рокоссовскому, взял маршала под руку:

– Константин Константинович, вы заслуженный человек. Надо вам здоровье поберечь. Хотим предоставить вам возможность отдохнуть…

Ну вот так, как говорят – вручную, и завершил глава государства военную карьеру одного из величайших полководцев XX века.

Остаток своей жизни Рокоссовский прожил среди людей, которые его боготворили и которых нежно любил он.

Семья Рокоссовских основное время проводила на загородной даче в подмосковной Тарасовке. Особенно в летнее время, когда у внуков были каникулы.

Из рассказов Константина Вильевича Рокоссовского: «…Дед очень редко бывал дома… Он любил бывать на даче, и первые мои воспоминания о деде относятся к дачному периоду. Очень хорошо помню, как мы ходили с ним за грибами…

Настоящий был грибник. Я тогда никак не мог понять, как дед находит грибы под кучкой листьев или хвои. Он буквально чувствовал, где должны расти грибы. Обычно в лес дед надевал какой-нибудь старенький пиджачок, простенькие холщовые брюки и обязательно кепку. В таком обличье в нём вряд ли можно было узнать знаменитого полководца. Меня в наших путешествиях по лесу больше всего удивляло умение деда ориентироваться. Помню, забредём далеко в лес, и мне становилось страшно. Я тогда теребил его за полы пиджака и, дрожа всем телом, спрашивал: “Деда, а мы не заблудимся?” А он прижмёт меня к себе и, улыбаясь, говорит: “Не бойся, я знаю, куда идти…” И действительно, через десять минут мы выходили к какой-нибудь тропинке или просеке.

Дед пытался научить меня ориентироваться, но я так и не усвоил эту науку. А вот в грибах он таки научил меня разбираться. Я ведь поначалу собирал те, что покрасивее и поярче: мухомор какой-нибудь, поганочку зелёненькую. Бывало, наберу корзинку этой “красоты”, а дед смеётся: “Не те это грибочки, Костя, не те”. И давай мне рассказывать, какие грибы брать можно».

«У него вообще был свой, особый принцип невмешательства в процесс воспитания внуков. Он никогда меня не наказывал, но обо всех моих проступках сообщал матери. А вот своё недовольство моим поведением или обиду дед выражал молчанием. Однажды, когда мне уже лет четырнадцать исполнилось, произошёл такой случай. У деда была редкая по тем временам энциклопедия Брокгауза и Ефрона – все 82 основных тома и четыре дополнительных. Он ею часто пользовался, любил полистать. И вот как-то просматривал один из томов, а потом оставил где-то на видном месте. Книгу стащил мой младший брат, которому года четыре тогда было, и, играясь, разрисовал какую-то карту в энциклопедии цветными карандашами. Дед, увидев эти художества (а знал, что этот том читал я), перестал со мной разговаривать, а маму попросил провести со мной воспитательную беседу. Но я настаивал на том, что невиновен. Эпопея эта длилась дней пять (всё это время дед со мной не разговаривал), пока наконец братик не признался, что это он нашкодил. Тогда дед – тут надо отдать ему должное – при всех сказал: “Я