Николай Черкашин - Я - подводная лодка !

- Товарищ капитан першого рангу, вы зря колотитесь! Мой боец хоть и тощий, но уфатистый. Если Родина прикажет, мы и шинель в трусы заправим!

Ну, ладно. Убедил... Я этому Прошке в иллюминатор бумажку сую:

- Бери только вот с этим номером! Нам чужого не надо.

Там на грунте за сорок лет столько железа нападало... Полез водолаз в воду, раздулся, как жаба, не тонет. Сникерсов мало ел. Потом воздух стравил - погрузился. Я ему в телефон:

- Ну, что видишь, сынок?

- Буль-буль...

- Как самочувствие, доложи!

- Нормально, буль - буль...

- Что видишь?

- Огнетушитель.

- На хрен его! Автомат ищи!

- Буль-буль...

- Что видишь?

- Спинку от койки.

- На хрен спинку! Автомат ищи!!

- Якорь с цепью... Лагун без ручки... Лисапед без педалей... Рельса без шпалы... Радиатор без труб... Автомат без рожка...

- Номер какой?

- Темно. Не вижу.

- Всплывай!

Всплывает - раздулся, как жаба, подтягиваем к борту. Наш автомат! Потом и рожок подняли. Ну, автомат в пирамиду, бойца на камбуз энергозатраты восстановливать, я мичману Подопригоре два "сабониса" спирта вынес - для промывки шлангов. И тут на причал черная "Волга" заезжает. И вылезают из этого "черного воронка" командующий флотилией и начальник особенного отдела. Ему уже стук прошел по всем инстанциям. Ну, "мохнатое ухо" сразу ко мне:

- Доложите, при каких обстоятельствах потеряно боевое оружие, доверенное вам Родиной!

- Никак нет. Ничего не теряли. Все, что Родина доверила, храним за семью замками в опечатанном виде!

Особист в пирамиду - шасть! Все автоматы на месте. Номера сличил все совпадают.

- Хорошо. А зачем водолаза спускали?

- Так что разрешите доложить - для осмотра корпуса на предмет диверсий боевых пловцов.

- С какого бодуна вам это приспичило?

- У борта подводного крейсера вахта заметила тюленя. Возможно натовского. Согласно инструкции ПДСС приказал осмотреть подводную часть подводной лодки.

- Где это вы тут тюленей нашли?

А зима холодная была, тюлени в гавань на прокорм приплыли. Я чекисту бинокль в руки.

- Извольте полюбоваться - вон они, скоты, жируют. И кто из них завербованный - это уж вам решать.

Тот к Куюнге.

- Ты тюленя видел?

- Видела, видела! Мы на них всем стойбищем ходим!

Ну, уж тут наш адмирал слово взял:

- Товарищ матрос, за проявленную бдительность во время несения вахты объявляю вам благодарность и десять суток бессрочного отпуска с выездом на родину, век бы тебя не видеть.

Отправили мы Куюнгу в краткосрочный отпуск и больше его не видели никогда. Однако, шибко далеко эта тундра Камчатская...

Прудников начал следующую историю, но тут пришел Федя-пом и испортил всю малину:

- Товарищ командир, закончили погрузку торпеды!

Это значит - по коням!

Самое главное: идем в Тирренском море, там под Неаполем в Гаэте штаб НАТО южно-европейского ТВД, там прорва чужих кораблей, там с береговых аэродромов на Сардинии то и дело взлетают патрульные самолеты, но зато, если мы сохраним скрытность и не случится с нами никаких ЧП, нам дадут через месяц заход в Бизерту. С тем и отваливаем от борта "Федора Видяева".

Командир бригады и начальник штаба берут под козырек. Мы тоже вскидываем ладони к матерчатым козырькам своих ярко-синих тропических пилоток.

"Аве, Цезаре, моритури те салютант...", как говорят в Тирренском море.

ГЛАДИАТОРЫ ТИРРЕНСКОГО МОРЯ

И снова размеренная рутина позиционной жизни: ходим галсами по нарезанному квадрату, словно хищник мечется в клетке. Главное, не попасть в зону прослушивания береговых гидроакустических станций. Их тут по всему Аппенинскому "сапогу". Мы в самом "логове" 6-го флота. Поднять нас могут за милую душу... Скрытность, скрытность и ещё раз скрытность.

На вечернем всплытии боцман подвязал рынде язык, чтоб не звякнула ненароком. Нам дали режим полного радиомолчания. Наши антенны будут работать только на прием.

А у меня в каюте сгорел вентилятор. В пекле аккумуляторного отсека это такая же потеря, как если бы в Сахаре у бедуина сдох верблюд. Жара невыносимая. Сосновые переборки потекли смолой, плавятся пластилиновые печати на сейфах и пайковый шоколад. Чтобы уснуть в этой сауне, приходится заворачиваться в мокрую простыню. Но она высыхает быстрее, чем удается уснуть. Тогда прошу вестового поливать меня, закутанного в простыню из чайника каждые два часа. Шуре эта затея понравилась, и он исправно, как садовник грядку, поливает меня из чайника. Не зря говорят: в жару простудиться легче, чем в холод.

Простыл зверски. Три часа ночи. Пробираюсь в кают-компанию и подсаживаюсь к столу, пока с него не убрали остатки ночного пиршества. Болит горло. Я лечу его горячим чаем с алычовым экстрактом. Что может быть приятней для простуженного горла, чем этот кисловатый элексир? Да будет благословенна алыча и все семейство алычовых!

Рядом побалтывает ложечкой в стакане старпом. У нас с ним все рядом места за столом, каюты в отсеке, столы в береговой канцелярии. Наши пистолеты хранятся в соседних ячейках.

- К этим ночным завтракам так привыкаешь, - жалуется Симбирцев, - что даже дома просыпаешься ровно в три. Жена думает, для чего-то путного, а ты лезешь в холодильник.

Бывшая жена старпома не дождалась его из пятой "автономки" - укатила в Севастополь с дирижером гарнизонного оркестра.

Есть в этих ночных трапезах своя прелесть. День - царский, а ночка наша. Субординация забыта до подъема первой смены.

- Ну что, Андреич? Пойдем посмотрим, есть ли жизнь в отсеках?

Мы выбираемся в центральный пост. Первый взгляд, как всегда, на глубиномеры: 150 метров, прилично! А под нами сейчас пять километров. Мы зависли почти над центром обширной котловины.

Я очень часто ловлю себя на попытках представить забортное пространство. Иногда возникает почти объемное видение того, как наша лодка висит над непроглядной бездной и над ней синевато брезжит поверхность; как, "присев" на корму, она не спеша и плавно, с чуть слышным для ближайших рыбьих стай шумом начинает циркулировать на перископной глубине. Иногда я "вижу" её вместе с рельефом дна, и тогда субмарина предстает чуть видимой с трехкилометровой глубины "рыбешкой", которая плывет над хребтами и каньонами подводных гор. Метут на подводных плато песчаные метели, занося останки кораблей. А над ними гигантские кальмары дерутся с кашалотами, и звуки их битв врываются в наушники гидроакустиков утробными всхлипами, фырканьем, чавканьем и тонким писком...

Я возвращаюсь из забортных парений в унылую машинерию центрального поста. Привычно замерли стрелки у привычных цифр. Привычны до незаметности своды бортов и узкая перспектива отсека; ровная и, кажется, незыблемая, как бетонный пол в казарме, палуба под ногами - все это заставляет забывать, где мы и что вокруг нас. Ровный свет, ровный гул, ровный киль, ровное течение жизни, и у людей создается иллюзия безмятежности плавания, благостная уверенность в счастливом его исходе.