Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых - Пол Контино

размышляющего (с опорой на философа Рэймонда Таллиса) о современной материалистической «страсти к урезанию того, что мы можем сказать о рассудке, не говоря уже о свободе воли» [Williams 2018a: 20], и у Мэрилин Робинсон, напоминающей, что «странности реальности постоянно превосходят ожидания науки» [Robinson 2010: 124].

241

Слова Фюлёп-Миллера цитируются по [Dirscherl 1986: 121].

242

К этому выводу приходит и Виктор Террас.

243

Не все сказанное Фетюковичем является, выражаясь словами Гэри Сола Морсона, «словесной шелухой». Но, как и многое в этом романе, изобилующем неожиданными поворотами событий и демонстрирующем непреодолимую незавершенность личностей, Фетюкович, подобно черту Ивана, неоднозначен. Например, его рассуждение о Смердякове, в котором он отмечает, что «отчаяние и раскаяние — две вещи совершенно различные» [Достоевский 1972–1990, 15: 166], представляется убедительным и верным.

244

«„Братья Карамазовы“ — книга радостная» — с этих слов начинается предисловие Певеара и Волконски к выполненному ими переводу, и я с ними согласен!

245

Действительно, сам брак сулил им обоим свои кресты: когда Дмитрий узнает, что Грушенька оказала небольшую благотворительную помощь безденежным полякам, «новый человек» «нарочно» [Достоевский 1972–1990, 15: 9] приревновал ее. Грушенька отреагировала на это тем, что отправила им «с десяток пирогов» и «три рубля» и настояла на том, чтобы Алеша рассказал Дмитрию о ее поступке. Ответ его прозвучал безукоризненно: «„Ни за что не расскажу“, — проговорил, улыбнувшись, Алеша» [Достоевский 1972–1990, 15: 9], уже не робея от таких эротических фейерверков. Потрясающие образы потомков Мити и Груши появляются в стихотворении Роберта Хасса «Здравствуйте, сегодня вас обслуживать буду я, меня зовут Дмитрий». Его можно услышать в авторском исполнении: URL: https://www.youtube.com/watch?v=DYFoPvNGogU (дата обращения: 29.04.2022).

246

См. очерк Робин Фойер Миллер о параболах у Достоевского «The Gospel According to Dostoevsky: Paradox, Plot, and Parable» в [Miller 2007].

247

Разумеется, Смердяков — четвертый брат, хотя и непризнанный. На столе у Смердякова лежит экземпляр «Святого отца нашего Исаака Сирина слов». (Деньги спрятаны в «толстой в желтой обертке книге» [Достоевский 1972–1990, 15: 58], но читал ли ее Смердяков?) Одно из изречений жившего в VII веке Исаака Сирина поразительным образом перекликается с идеями Августина: «В себе самом погрузись от греха и найдешь там восхождения, по которым в состоянии будешь восходить» (Слово 2-е) [Сирин 2008: 29–30].

248

В «О Граде Божьем» Августин пишет о Каине: «…первым основателем земного града был братоубийца, из зависти убивший своего брата, гражданина вечного града, странника на этой земле» (15.5) [Августин 1998: 55].

249

О травматическом детстве у Достоевского см. [Corrigan 2017].

250

По поводу этого фрагмента Роуэн Уильямс пишет:

Отказ принять мир, в котором происходят злодеяния, также является отказом принять реальность исцеления или прощения. И хотя во многих отношениях такой аспект человеческой реакции на зверства уместен — например, мемориальная надпись в Освенциме гласит: «Земля! не закрой моей крови», — его теневой стороной является отказ от любой свободы изменить отношения или трансформировать память в будущем. Не парализует ли в итоге протест саму свободу? [Williams 2008: 39].

251

Джеймс П. Скэнлан предложил прекрасный анализ «этики альтруизма» Достоевского, в котором его «мистическое чувство ответственности» связывается с «соответствием идеальному образу Христа, который в искупительной жертве принял на Себя грехи всего человечества» [Scanlan 2002: 109].

252

Версия Мити содержится в его «Гимне»: «…все мы за них виноваты» [Достоевский 1972–1990, 15: 31]. В моем прочтении это эхо «все за всех» подразумевает, что, принимая на себя ответственность и неся служение смиренной, деятельной любви в наших «межтварных» отношениях (термин Августина, заимствованный Грэмом Печи), мы совместно участвуем в спасительной деятельности Христа. В православной мысли понятию соучастия принадлежит важное место. Как отмечает Тимоти (Каллистос) Уэйр, «Для описания отношений между Божьей благодатью и человеческой свободой православие использует термин „соучастие“ или „синергия“ (synergeia); выражаясь словами Павла, „…мы соработники (synergoi) у Бога“» (1Кор. 3:9) [Ware 2015: 221]. Сходное понимание этой связи отражено в Катехизисе Католической церкви, где оно сформулировано с опорой на Августина:

Бог завершает в нас то, что начал, «ибо Он начинает, самим действием Своим делая так, чтобы мы захотели; Он завершает, взаимодействуя с нашей же обращенной волей»: «Мы, разумеется, трудимся тоже, но мы только и делаем, что трудимся с Богом, Который трудится. Ибо милосердие Его определило нас, чтобы мы исцелились; и оно еще следует за нами, чтобы, исцелившись, мы были оживляемы; оно опережает нас, чтобы мы были призваны; оно следует за нами, чтобы мы были прославлены; оно опережает нас, чтобы мы жили благочестиво; оно следует за нами, чтобы мы вечно жили с Богом, ибо без Него мы ничего не можем сделать». Свободная инициатива Бога требует свободного ответа человека, ибо Бог создал человека по своему образу и дал ему, вместе со свободой, способность знать и любить Его (2001–2002; URL: http://catholic.tomsk.ru/catechism/0313.htm (дата обращения: 01.05.22)).

Первая цитата в этом отрывке взята из сочинения Августина «О благодати и свободном решении», вторая — из его же «О природе и благодати».

253

Мы наблюдаем это дважды: Иван — в отличие от рассказчика! — замер на лестнице в злобном, завершающем всеведении, слушая, «как шевелился и похаживал там внизу» его отец. Он называет это «самым подлым поступком изо всей своей жизни» [Достоевский 1972–1990, 14: 251]; сбежав от домашних проблем в Москву, он называет себя «подлецом» [Достоевский 1972–1990, 14: 255].

254

Бахтин приводит эту сцену в качестве примера проникновенного слова [Бахтин 2002: 283].

255

Великий инквизитор продолжает злорадствовать: «Самые мучительные тайны их совести — всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного» [Достоевский 1972–1990, 14: 236].

256

С. С. Аверинцев «предлаг[ал] православию приблизиться к линии Аристотеля и Фомы Аквинского, выбирающей средний путь и вместо осуждения природного мира и попыток его изменения предоставляющей его четкое религиозное объяснение…» [Epstein 2011: 28].

257

«Сознание греха дает нам понять, что мы плохи, — и