Лидия Чуковская - Из дневника. Воспоминания

Приведу несколько примеров из драгоценных писем Андрея Дмитриевича.

«…Если я чувствую себя свободным, то в частности потому, что стараюсь в своих действиях исходить из своей конкретной нравственной оценки и не считаю себя связанным ничем, кроме этого», – писал он в одном письме.

А в другом, гораздо позднее:

«…Больная спина и межреберная невралгия давно в прошлом, вообще мне в этом году относительно повезло по сравнению с тем, что было три года назад. Но если так будет повторяться каждые три года моего пребывания в Горьком, я долго не выдержу (это моя любимая шутка, и если я Вам ее уже писал, простите)…»

Эту «шутку» он писал впервые и это была единственная полученная мною от него жалоба.

Приведу еще один отрывок – из письма, посланного в отсутствие Елены Георгиевны:

«Отвечаю с некоторым стеснением на Ваши «бытовые» вопросы.

Я не болею, т. е. в основном здоров. Картошку, свеклу, капусту, морковь, яблоки, гранатовый сок, хлеб, конечно, я ношу себе сам – кто же еще – но не пудами, так что это не предмет для беспокойства; также сам ношу в прачечную крупные вещи (вызвать на дом мы не имеем возможности) и стираю мелкие, подметаю и мою пол и т. п. – все это меня совсем не затрудняет. Я давно умею готовить такие блюда, как щи из свежей капусты, картошку, мясной суп, гречневую кашу, и, конечно, – ежедневную вареную свеклу, и еще кое-что…»

А вот другой отрывок, пожалуй, самый существенный:

«…Я сказал – будем надеяться, и сразу вспомнил разговор с одним замечательным литовцем ночью в Вильнюсе после суда над Сережей8. Он сказал (приблизительно) – хорошо жить, когда есть надежда. Но надо научиться жить и когда никакой надежды нет. Все же я думаю, что он не совсем прав – просто сильные люди переносят в трагической ситуации предмет своих надежд в иную, более идеальную (или наоборот) плоскость…»

3

И вот началось пятое действие драмы.

Сначала осенью 1981 года, они оба, Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна, объявили голодовку с требованием визы в Америку Лизе Алексеевой к ее жениху. Длилась она 17 дней и совершенно изнурила обоих. Своего они, однако, добились: Лиза получила визу и уехала.

Следующая голодовка началась в мае 1984 года. Андрей Дмитриевич потребовал, чтобы Люсю отпустили в США для свидания с родными и лечения. Совершалась она при обстоятельствах трагических: Елена Георгиевна – под следствием, а он насильно отвезен в больницу и подвергнут мучительному физически и унизительному морально насильственному кормлению.

И то же весною 1985 года – относительно него вторично. Он еще раз объявил голодовку и снова был насильно отправлен в больницу, снова не сдался и снова подвергся принудительному кормлению.

В одну из этих смертельно опасных голодовок, о которых мы, москвичи, могли только смутно догадываться, не имея вестей из Горького, случилось вот что. За время ссылки Андрея Дмитриевича возник у нас обычай посылать в Горький ко дню его рождения подарки – очень скромные, кто что придумал, кто что мог. К ежегодному 21 мая. Так поступили мы и в мае 1985 года. Обычной ответной телеграммы не последовало. Но примерно через неделю Лена Копелева, соседка и друг Сахаровых, внезапно получила по своему адресу фанерный ящик, в котором оказались аккуратно уложены все наши подарки. Мы головы себе ломали, что это может означать. На ящике стоял обратный адрес отправителя: «г. Горький, проспект Гагарина, 214, кв. 3, Елена Боннэр». И наконец кого-то осенило: адресата, чей день рождения мы празднуем, нет дома. Его увезли. Куда? В тюрьму? Или снова в больницу, где его увечили, а не лечили? Оказалось, в больницу. У Елены Георгиевны не было другого способа известить нас о приключившейся новой беде.

С жестоко подорванным сердцем вышел из трех голодовок Андрей Дмитриевич. Вышел «на волю», то есть снова на проспект Гагарина, 214.

4

В 1985 году во главе страны стал Михаил Сергеевич Горбачев. Сахаров сразу послал ему срочное письмо с требованием освободить невинно заключенных, в частности, как можно скорее – умирающего в Чистопольской тюремной больнице Анатолия Марченко.

16 декабря 1986 года в квартире дома по проспекту Гагарина в течение двух часов поставили телефон. А еще через несколько часов туда позвонил Михаил Сергеевич и объявил Андрею Дмитриевичу и Елене Георгиевне разрешение вернуться в Москву. «Благодарю вас», – ответил Сахаров со свойственной ему учтивостью и сразу осведомился, дошло ли письмо и приняты ли меры к освобождению политических заключенных. Михаил Сергеевич ответил неопределенно.

23 декабря 1986 года Сахаровы вернулись в Москву. Несколько сотен человек восторженно встречали их на вокзале.

5

И вот Сахаров – депутат Верховного Совета. Сахаров – член Межрегиональной группы. В Верховном Совете его не желают слушать, свистом и топотом мешают ему говорить. Но сквозь свист и топот он заставляет выслушивать себя до конца.

После его возвращения в Москву встречались мы гораздо реже, чем прежде. Когда я приходила на улицу Чкалова навестить их и повидаться с Руфью Григорьевной, к которой я была очень привязана, меня встречали там так же приветливо, как и раньше. Но я чувствовала, что хозяева на пределе сил, и приходила редко.

14 декабря 1989 года Андрей Дмитриевич Сахаров, вернувшись с очередного заседания Верховного Совета и готовясь к завтрашнему – скоропостижно скончался.

6

Однако мне не хочется кончать свой рассказ на этой печальной и всем памятной дате.

Хочется вспомнить другое, для него более благополучное время. У Сахарова дача в Жуковке. Однажды летом 1975 года я приехала туда навестить его. Андрей Дмитриевич повел меня осматривать городок, в самом деле вполне музейный. С нами шел его трехлетний внук Мотя. Мы шли по дороге. Сахаров мне показывал: вот это дача Шостаковича. А вот дача его великого учителя Игоря Евгеньевича Тамма. А вот тут жили Ростропович и Вишневская. А вот тут (мы втроем вошли на опустелый участок), тут, в этом флигеле одно время жил Солженицын. Видите? Это наискосок от меня…

Мы снова вышли на дорогу. Шли мы не быстро, а быстрый Мотя то и дело убегал вперед. Убежит и вернется. Прикоснется на минуту к коленям Андрея Дмитриевича, задерет высоко голову, чтобы увидеть его лицо, и снова побежит впереди нас по дороге. И снова вернется. И снова убежит вперед, словно получив от прикосновения к коленям, к голосу новый заряд сил. Сил для жизни.

Вспоминая об этом счастливом дне, я думаю о том, что каждый из нас получал от соприкосновения с Андреем Дмитриевичем новый душевный – духовный! – заряд.

Заряд – для каждого особенный, но сильный. Быть самим собой. Поступать так, как тебе диктует совесть.