M. БОК - ВОСПОМИНАНИЯ 0 МОЕМ ОТЦЕ П. А. СТОЛЫПИНЕ

Он бережными, нежными, хотя и по-мужски неловкими движениями, берет на руки кричащий и дрыгающий ножками и ручками пакетик, удобно устраивает его на своих сильных руках и начинает мерными, ровными шагами ходить взад и вперед по комнате. Крик понемногу переходит в тихое всхлипывание, а скоро уже и ничего не слышно, кроме еле уловимого, спокойного дыхания. И мамá, и няня, и кормилица — все удивлялись, почему это ребенок ни у кого так скоро, как у папá, не успокаивается.

После игр и танцев, особенно бурных и веселых, когда у нас гостил дядя Александр Борисович Нейдгарт, старший брат мамá, принимавший живейшее участие в нашей детской жизни, маленьких уводили спать, а я с работой садилась рядом с мамá, и она, а иногда и папá, читали мне вслух до 9 часов. Так читали мы сначала Жюль Верна, а потом и наших классиков. На меня творенья наших писателей и поэтов производили глубокое впечатление при мастерском чтении мамá. Читала она так хорошо, что то и дело папá поднимал голову от своей книги или бумаги и с вниманьем слушал. Читала мамá и стихи, многие из которых папá очень любил. В сборнике стихотворений Алексея Толстого, принадлежащем моей матери, были помечены любимые стихи папá и помню двойной чертой подчеркнутые им строки:

В одну любовь мы все сольемся скоро,

В одну любовь широкую, как море,

Что не вместят земные берега.

Восхищался он также Тургеневым, и его первым подарком своей невесте был альбом с иллюстрациями к «Запискам Охотника».

По утрам, во время прогулок с папá, я делилась с ним впечатлениями о прочитанном.

Как мой отец ни любил и полеводство, и лес, и молочное хозяйство, — больше всего его интересовали лошади.

Помню вороную пару «Нана» и «Десна», которую Осип — кучер упорно называл «Весна», не подозревая, очевидно о существовании реки с этим названием. Помню золотисто-рыжую «Искру» и помню, конечно, лучше всех моего собственного «Голубка».

Мечтой всего моего детства было ездить верхом, но я считала эту мечту несбыточной, так как много раз моя мать говорила, что этого мне не позволит никогда. Причиной этого было несчастье, случившееся с ее сестрой, тетей Анной Борисовной Сазоновой, тогда еще Нейдгарт.

Совсем молоденькой девочкой — это было до свадьбы мамá — поехала она в деревне верхом. Не знаю точно, как это было, или она слишком долго не возвращалась и все беспокоились, или лошадь вернулась с пустым седлом, но случилось так, что нашли ее лежащей на дороге, без памяти. Оказалось, что она упала и ударилась головой о камень, следствием чего было сотрясение мозга и длившаяся бесконечно долго болезнь.

Папá, наоборот, когда я подрастала, стал склоняться к тому, чтобы разрешить мне ездить верхом.

Часто мой отец говорил со мной в те годы, какой он хотел бы видать меня взрослой.

Во-первых, не дай Бог быть изнеженной; этого папá вообще не выносил; он говорил, что хочет, чтобы я ездила верхом, бегала на коньках, стреляла в цель, читала бы серьезные книги, не была бы типом барышни, валяющейся на кушетке с романом в руках.

И вот к моим именинам (мне было 15 лет) я к своему удивленью не получаю подарка за утренним кофе, как это всегда водилось, а ведут меня к подъезду дома. И тут — о, счастье! — моим восторженным взорам представляется оседланная дамским седлом лошадка, маленькая, серенькая с подстриженной гривой и хвостом, а на самом балконе лежит готовая амазонка.

Тут мне стало ясно, почему наша домашняя портниха Лина всё брала с меня какие-то мерки и ничего не давала примерять и почему меня не пускали на задний двор конюшни. Лина шила амазонку, а кучер Осип выезжал «Голубка», завязав себе вокруг талии простыню, чтобы лошадка не испугалась, когда юбка амазонки начнет хлопать ее по животу.

Она и не испугалась, когда я вскочила на нее, не испугалась и я, и даже с радостью услыхала за собой голос папá: — Как Матя сразу хорошо сидит на лошади, ее стоит учить.

С этого дня я стала ездить верхом с папá. Сначала папá перед своей прогулкой объезжал со мной раза два вокруг дома, а потом стал брать с собой и в поля.

Одно время у нас на конюшне стояли всегда жеребцы — рысаки, которых давали из казенных конских заводов помещикам для улучшения породы лошадей. Папá любил в маленькой тележке сам объезжать этих рысаков. Иногда брал и меня с собой. Один раз наша поездка чуть не кончилась несчастьем.

Надо сказать, что у моего отца была, вследствие несчастного случая, парализована правая рука. Он и писал очень оригинально, держа перо в правой руке, но водя его подложенной левой, при этом всегда писал гусиными перьями. Можно себе представить, до чего ему было трудно справляться с такими резвыми лошадьми, как эти рысаки.

Во время прогулки, о которой я говорю, мы свернули круто на дорогу, на которой солнце, после тени, как-то сразу ослепило лошадь: она испугалась, взвилась на дыбы — и тележка перевернулась. Папá, не растерявшись, столкнул меня в канаву и крикнул, чтобы я оттуда не выходила, а сам, не выпуская возжей, стал удерживать метавшуюся лошадь. Ему помогли прибежавшие с поля рабочие, и всё обошлось благополучно.

Не то было через год с другим рысаком Павлином, красавцем вороным жеребцом, приводившим в восторг всех знатоков. Мамá всегда очень волновалась, когда папá выезжал один, была она не спокойна и на этот раз. Я смотрела в окно библиотеки, около которого брала урок, на отъезд моего отца. Вот кучер Осип, большой, сухой бритый, похожий на англичанина и поэтому так хорошо подходивший к нашим английским выездам, подает к подъезду дрожки, запряженные Павлином, слезает и ожидает папá, держа лошадь под уздцы.

Павлин рад предстоящей прогулке, он весело ржет, бьет землю копытом и огненным глазом косит в сторону дома: «Довольно, мол, постоял, пора и пробежаться». Черным атласом отливает его волос, и грива весело развивается по ветру. Вот вижу, как папá вышел из дому и сел в тележку, Осип подает ему возжи, и Павлин сразу срывается с места — только успел папá кивнуть нам в окно головой.

Осип с гордостью оглядывается на своего питомца и медленным шагом возвращается в конюшню. Он обожает лошадей, особенно, конечно, своих «Колнобержских», и я часто с невинным видом начинаю хвалить ему чью-нибудь чужую лошадь, зная, что почти неизменно в ответ получу презрительно: «Без ног».

Когда я была маленькая, меня очень интересовало это выражение: как же без ног, когда их четыре?

Папá уехал. Я слышу, как он проехал мост около ледника, как пронеслась тележка, мимо «Наташиной аллеи»… Потом все стихло и я покорно стала продолжать вслух спрягать осточертелые французские «Verbes irréguliers» (Неправильные глаголы.).