Картографы рая и ада - Василий Андреевич Владимирский

для сжигания трупов, изнуряющего труда до кровавых мозолей и продуваемых всеми ветрами бараков – в памяти писателя остались отдельные комнаты для семейных пар, игры на свежем воздухе, любительские театральные постановки, доброжелательные японские охранники, которые позволяли двенадцатилетнему подростку принимать участие в их тренировках по кэндо. Для Джима лагерь Лунхуа стал территорией свободы, где все сословные преграды, типичные для британского общества первой половины XX века, рассыпались в прах. «Это был вольный и легкомысленный мир, какой я видел разве что на каникулах в Циндао, и приятное первое впечатление осталось у меня до конца… даже когда пайковая норма сошла почти на нет, кожная инфекция изъела мои ноги, недоедание свело внутренности, а многие взрослые пали духом», – писал Баллард в «Чудесах жизни».

Освобождение из лагеря Лунхуа в августе 1945 года, когда Япония капитулировала перед союзниками после ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, стало той жирной точкой, на которой закончилось детство Джима. Вскоре Балларду предстояло покинуть Дальний Восток и отправиться в Англию: Шанхай с его многоязычием и спонтанным насилием, показной роскошью и убийственной нищетой растворился в дымке – впереди лежала совсем другая страна и иная, новая жизнь, в которой ему предстояло найти свое место.

«Новые миры» и «Затонувший мир»

В интервью 1990–2000 годов Баллард постоянно сетует на инфантилизм современных британцев, а пуще того – американцев. Между тем сам юный Джим ведет себя как человек потерянный, неопределившийся, глубоко неуверенный в себе. После переезда в Англию он заканчивает школу и в 1949-м поступает на медицинский факультет кембриджского Кингс-колледжа, чтобы заняться психиатрией, но через два года перестает посещать лекции. Самые сильные впечатления, вынесенные писателем из университета, связаны со студенческой практикой, проходившей в прозекторской – о часах, проведенных среди расчлененных тел, он вспоминает часто и с удовольствием. Отказавшись от карьеры врача, Баллард берется за изучение английской литературы в Колледже королевы Марии Лондонского университета, но разочаровывается в профессии филолога еще быстрее.

Так и не получив высшего образования, он уходит на вольные хлеба, работает копирайтером, разносчиком гвоздик, торгует энциклопедиями – а в 1953 году, к немалому удивлению друзей и близких, подписав трехлетний контракт, вступает в ряды Военно-воздушных сил Великобритании, чтобы отправиться на затерянный в снегах канадский аэродром НАТО осваивать высокое искусство пилотирования бомбардировщика. Впрочем, и среди бравых авиаторов Джим задерживается ненадолго: уже весной 1955-го он подает в отставку и возвращается в Англию попутным пароходом.

Такими же беспорядочными выглядят и творческие поиски молодого Балларда. Провинциал, далекий от современного искусства (да и от искусства вообще), в Британии он открывает для себя художников-сюрреалистов. Его до глубины души потрясают полотна Сальвадора Дали и Макса Эрнста: «Их картины казались новостными сводками откуда-то из недр моего воображения». На медицинском факультете Баллард знакомится с психоанализом Фрейда и теорией архетипов Юнга, чуть позже, уже на филологическом факультете, – с произведениями Альбера Камю и других французских экзистенциалистов. Наконец, в Канаде, изнывая от скуки, он начинает читать американские научно-фантастические журналы: «Действие рассказов почти всегда разворачивалось на космических кораблях или на чужих планетах в очень далеком будущем. Я скоро заскучал над байками о далеких планетах, где почти все персонажи носили военную форму. Эти предтечи “Звездного пути” описывали Американскую империю, колонизировавшую целую вселенную и превратившую ее в веселый, оптимистичный ад – американскую окраину времен пятидесятых, вымощенную благими намерениями и населенную новыми амазонками в скафандрах».

Именно благодаря американским палп-журналам с вульгарными обложками к Балларду пришло понимание того, что он «может лучше» (типичное для молодых авторов и, как правило, ошибочное, но не в нашем случае), а скука и вечное безденежье завершили дело, дав стимул наконец заняться литературой всерьез. Сюрреализм, психоанализ и научная фантастика слились воедино – и породили гремучую смесь.

Баллард не имел привычки хранить свои черновики, а рукописи до определенного момента просто сжигал – что порядком затрудняет работу исследователей и библиографов. Скорее всего, первым был опубликован его рассказ «Жестокий полдень» («The Violent Noon»), написанный для студенческого конкурса криминальной прозы. Этот текст принес автору главную награду в десять фунтов стерлингов и вышел в газете «The Varsity» в 1951 году, но при жизни автора ни разу не переиздавался.

Писатель всегда отличался завидной способностью забывать о своих текстах, которые казались ему неудачными: в интервью и автобиографических эссе своим литературным дебютом он называет новеллы «Побег» и «Прима Белладонна», появившиеся на страницах британского научно-фантастического журнала «New Worlds» в 1956 году. Эта публикация действительно стала заметным событием – по крайней мере, для самого дебютанта и его издателя. «Джим Баллард прислал мне рассказ “Побег” летом 1956 года. Затем он нанес личный визит в мой офис и принес фантастический рассказ под названием “Прима Белладонна”, который понравился мне еще больше»[22], – вспоминал главный редактор «New Worlds» Эдвард Джон Карнелл.

По словам Джона Бакстера, главного биографа Балларда, своей скромной, но устойчивой популярностью у английских читателей в 1950-х этот журнал был обязан прежде всего ограничениям на импорт американской печатной продукции, введенным еще во время войны для поддержки местных издателей. В результате «Новые миры» стали основной площадкой для самовыражения молодой литературной поросли: Брайана Олдисса, Джона Браннера, Майкла Муркока. Новый автор органично влился в эту пеструю компанию, обуреваемую мечтами о завоевании мира – для начала мира научной фантастики, а там как пойдет.

«Побег» и «Прима Белладонна», первый рассказ цикла «Пурпурные пески» («Vermilion Sands»), принесли Джиму по восемь фунтов стерлингов и восемь шиллингов каждый и помогли наладить контакты с британским научно-фантастическим сообществом, довольно тесным в те годы. Однако Баллард, женившийся вскоре после возвращения из Канады, прекрасно отдавал себе отчет, что прожить на литературные гонорары невозможно. Он находит постоянную работу и становится редактором в журнале «The British Baker», а через полгода переходит в еженедельник «Chemistry and Industry», посвященный, как не трудно догадаться, химической индустрии. По свидетельству Джона Бакстера, именно на этой должности писатель осознает выразительную силу дизайна и верстки, игры со шрифтами и с пространством журнальной полосы – позже эти навыки пригодятся ему в работе над экспериментальными произведениями, часть которых вошла в сборник «Выставка жестокости» («The Atrocity Exhibition», 1970).

За первый роман Баллард берется не столько по велению души, сколько под давлением обстоятельств. В начале 1960-х, после рождения второго ребенка, семейный бюджет трещит по швам, и по настоянию жены Мэри писатель садится за книгу, которая должна помочь ему выйти на щедрый американский рынок. Так появляется его дебютный роман-катастрофа «Ветер ниоткуда» («The Wind from Nowhere», 1962), нелюбимое дитя, о котором автор вспоминает