Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

говорит: «Казённый дом вижу, незнакомый, кровать». Ну вот, я здесь. Я штурмовик. У штурмовиков жизнь интересная, конечно. Нигде нет столько потерь, как у нас. Но зато задание выполнил, на штурм сходил — и живёшь, как король. В магазин можешь идти, спать, сколько хочешь, делать, что хочешь. Никто слова не скажет. И так до следующего штурма.

…Вот вы говорите, что это ранение меня, может быть, от чего-то уберегло. Ну это мне непонятно. Вот с этим я ещё не разобрался. Ни фига себе уберегло! Лежу переломанный. Пока конструкцию вставили в ногу, до вторника. А там — операция; посмотрим, что врачи сделают. Наверное, аппарат Илизарова поставят.

Здесь, где вы трогаете, уже напряженно. Я понял: вы говорили, всё от броника. Он давил на плечи, и они завернулись внутрь как будто. От этого спазм. А здесь, внизу живота больно — тоже от него? Тогда идите, погуляйте в коридор. Не по-джентльменски, конечно. Но что делать. Я воспользуюсь удобствами. Тогда будет полегче, да?

Я гуляю по коридору. Пятница. Восемь вечера. Операции не прекращаются. Вперёд-назад везут ребят под наркозом на каталках.

* * *

Захожу в палату к Лёше. Он сегодня человек-мумия. В прошлый раз шутил дурацкие шутки, играл в телефон одной рукой, пил кефир. Сегодня была операция на руке. Вчера извлекали крупные осколки из ног. Мелкими осколками Лёша нашпигован, как кекс — изюмом. Какие-то сами выйдут. Какие-то останутся. Сейчас он не может ничего. Лежит, не шевелится, только говорит, улыбается устало, хмурит брови. С ног снимали кожу для пересадки. Левая рука в гипсе. В отверстии гипса сидят пиявки. Врач поставил после операции, чтоб восстановить кровообращение.

— Лёш, загляну под одеяло.

Лёша кивает. Я надеюсь, что там, под одеялом, есть место, куда я могу положить руки, чтоб убрать напряжение. Ищу — нет такого места. Правая рука пришита к животу. Ноги в бинтах и пластырях.

— Почеши нос. Лоб. Вложи в рот вейп. На пару вдохов. И расскажи, как у тебя там. Чтоб я вспомнил, как в жизни бывает. — Лёша-мумия бодро даёт мне инструкции.

— Ир, я готов! — сигналит Никита.

Его койка по диагонали от нас с Лёшей. В другом конце большой палаты.

— Сейчас приду, — говорю. — Пару минут.

И, глядя на Лёшу, докладываю:

— Дети. Уроки. Работа. А вчера Иван позвонил, друг наш. Воюет. Сказал, что приехал в отпуск. И что через час будет. И до двух ночи пили. Пели. Говорили. Невозможно соскучились. Обнимались. Не могли расстаться. Невозможно отпускать снова друга туда. В итоге не выспалась.

— Так ты устала? Что стоишь? Садись тогда! — говорит Лёша.

— Не устала, нет. Просто эмоционально по нулям себя чувствую. Так, знаешь, на нейтральной передаче. Нет эмоций. Невозможно жить на полную громкость — когда за четыре часа надо прожить всё — от невероятной радости до боли расставания с человеком, который идёт на войну. Четыре часа, представляешь? Как целая жизнь. Слёзы, смех, слёзы, смех, слёзы… Потому я сегодня будто в пенопластовой пелене.

— Как он? Что рассказывал?

— Всё то, что ты видел. Что ты знаешь. Трёхсотые. Двухсотые. Мыши. Целые полчища мышей. Голодные местные дети. Мальчик, которого отец привёл, чтоб бойцы подкормили. А у мальчика дрожали руки, и он ел быстро, как зверёк. А мыши сожрали у Вани форму и деньги в сумке. Но молитвы тех, кто здесь, спасают. И ангелы-хранители ощущаются совсем физически. У тебя тоже так было?

— Да, — кивает Лёша. — Похоже. И ещё — у меня тоже сейчас отпуск должен был быть. Но задело, видишь, за пару недель до отпуска. И вот, отдыхаю.

Я киваю. Вижу.

— У меня тоже была раньше жизнь. Жена, дети. Двадцать лет прожили. Точнее, двадцать один. И чувствую — не хочу больше так. Ругаемся, как кошка с собакой. Любви нет. Ну, я на работе к начальнику подошёл: «Дайте общежитие!» И начальник мне выделил комнатку в общаге. Я взял трусы, футболки, ушёл налегке. Месяц прошёл — домой прихожу к жене. Обсудить — что, как. Жена говорит: «Возвращайся!» — «А смысл? — говорю. — Тебе как, полегче стало без меня?» Она говорит: «Ну, вроде да». — «Ну, — говорю, — тогда и нечего начинать снова». — «Бери деньги из заначки, — говорит жена, — купи себе однушку какую. Что ты будешь, как бомж, по общагам шарахаться!» А я поискал-поискал и двушку купил в новом доме. Начал жить один — скучно. Попивать стал. И пошёл на СВО. Думаю, пусть моя жизнь пригодится ещё.

— Пригодилась, — говорю.

— Пригодилась, — кивает Лёша. — И знаешь, жить захотелось. Там по интернету познакомился с девушкой. Она меня поддерживает. Она тоже из моего города. Город Усть-Кут. Не слышала такой? Я ей сказал, что ранило. И сильно. А она говорит: «Ничего, главное — живой». Хотела сюда даже приехать. Я не пустил. Пусть подлатают слегка, согласна?

Я киваю. Поправляю одеяло. Смотрю в глаза. Сую Лёше в рот вейп — на пару вдохов. И возвращаюсь к Никите.

* * *

…Артур спрашивает: «Кто будет ужинать?» И идёт греть в микроволновке макароны с морепродуктами.

— А я яблоки люблю, — говорит Никита. — Картошку вообще не ем. Не то. А яблоки могу на первое, второе и третье. Мне здесь, в госпитале, все отдают свои яблоки, кто не любит.

Я киваю.

Смотрю на Никиту. Сила, молодость, красота, совершенство. Прикован к кровати. Как неправильно это всё. Как больно…

— Что болит сейчас? — спрашиваю.

— Нога ноет, — говорит Никита. И добавляет: — И душа.

Улыбается.

— Мне бы кровать отодвинуть, — говорю, — чтоб до души дотянуться.

— Не получится, — качает он головой. — Никак. Лучше тогда идите к другим, чтоб им помочь.

— Не получится, — говорю, — не страшно. Буду работать с тем, до чего дотянусь.

Раскачиваю грудную клетку. Спазм тихо уходит. Будто шарик сдувается. Никита становится мягче и глуше.

Смотрю на стену.

На стене икона Серафима Саровского. Скрестив руки на груди, святой будто говорит со мной: «Помоги им. Помоги, чем можешь. Даже тем, кто отказывается от массажа».

* * *

Напротив Никиты лежит Валерий. Одна нога ампутирована. Вторая травмирована — вырваны куски мышц. Валерий боится новой боли. Прикосновений. И настойчиво отказывается от массажа.

Я обещаю не делать больно.

Касаюсь едва заметно.

— Удивительно, — говорит Валерий. — Боли стало меньше.

Заканчиваю массаж. И… понимаю, что нужен перекур. В смысле перерыв. Я чуть было не потянула на себя дверь в четырнадцатую палату. Но сама себя остановила и вышла в коридор.

И будто вынырнула из той реальности.

Попила воды из бутылки.

Взяла в руки телефон. Написала детям: «Ужинайте. Буду