Зекамерон - Максим Знак

во время проверки. Его уверили, что слова «убедительно прошу предоставить…» в контексте завтрашнего дня рождения – это правильная форма, как положено. В тексте заявления вообще было много находок.

Когда он все сказал и подал заявление на проверке, корпусной и усом не повел. И только когда тормоза закрылись, самые чуткие уши могли услышать отдаленные раскаты хохота из каптерки.

Но он не слышал. Он ждал торт. А хата ждала асимметричного ответа. Говорят, на аналогичное заявление один раз притащили тарелку рыбы-могилы вместо пиццы, один раз одели в куртку и повели в душ, но чаще всего просто шмонали хату.

Кормушка открылась, двойной стук, назвали его фамилию. В тюремной миске лежал кусок кремового торта. Все обалдели. Но больше всего удивился он и спросил недоуменно: «А ребятам?»

40

Ножницы

Он уже всех достал с этими ножницами. Прям Рапунцель какой-то, у которого вместо волос росли и загибались когти. Каждую неделю просил. А в последний раз устроил скандал, что раньше ножницы были острые и слегка маникюрные, а сейчас – большие канцелярские, да и тупые в придачу. Ему сказали брать то, что есть, а он гордо отказался и продолжил писать заявления. Через неделю понял, что затупил, начал снова просить у продольного, но ему отвечали: «Ожидайте, в пятницу и на выходных не предоставляем». А потом начиналось с самого начала. Он бы мог подговорить кого-то, чтобы попросили для себя, а потом дали ему, но ему это казалось неспортивным, и он продолжил надоедать продольным со своими ножницами. Но у тех, похоже, тоже был какой-то принцип.

Ничего колюще-режущего в хате иметь было нельзя, даже сравнительно безобидные вещи выбрасывались во время шмона. По правилам у администрации можно было брать иголку (часто со сломанным ушком и всегда с обломанным кончиком), нитки (часто не было, потому что мотали от души на коня), нож (никогда никто не просил – справлялись). Все это давали без проблем при наличии заявления. Ножницы – бери! Тупые так тупые. Канцелярские? Скажи спасибо, что не садовые! А не берешь – значит, тупой ты, а не ножницы. В этот день он спросил про ножницы, когда давали завтрак («Ждите дневную смену!»), во время проверки утром («Спросите через час у контролера!»), через час («Ожидайте!»), когда выводили на прогулку («Я же сказал, ожидайте!») и на вечерней проверке («С этим вопросом к дневной смене!»). Круг замкнулся, но надежда не угасла. И когда на продоле начала открываться внешняя дверь, а потом кормушка, он решил: наконец ему несут его ножницы. Но это был внеочередной шмон. Он остался, остальных вывели – он еще и дежурным был в тот день.

– Запреты есть? – спросил дежурный по СИЗО у дежурного по хате.

Он выбросил мойку, причал и коня на продол в жертву.

– Еще?

Дежурный по хате как-то судорожно кивнул и отчаянным жестом вытянул вперед свои руки, показывая когти.

41

Маша

Ее звали Маша. У нее была широкая радостная улыбка и огромное красное сердце во все туловище. А вышло это так: их вели по подвалам во дворе, привычно лязгая дверьми. Они и так знали, что сегодня на улице снег или дождь. А на улице оказалась сказка. За ночь доставшийся им большой дворик покрылся снегом. У левой стены лежали маленькие сугробики, правая щурилась ярким облупленным кирпичом. Во дворике не было ветра, стоял маленький плюс, и с такими развешенными на сцене ружьями выстрела было не избежать. Почти не сговариваясь, они бережно, чтобы не топтать еще не скрученный в шары снег, катали голову, туловище и ноги, а затем гордо водрузили на скамейку в центре. Но это было только начало! Под снегом прятались осколки красного кирпича и цемента, а в стенах можно было найти горелые спички, и они работали не покладая рук. Но споря о неоднозначных художественных решениях. Пигмалион.

Ее звали Маша. У нее были глазки и носик и даже аккуратные круглые цементные уши. Еще у нее были ручки и небольшие рожки, тоже очень аккуратные! А еще у нее почему-то был драконий костяной гребень от переносицы до хвоста. Но главное, главное, что у нее была радостная алая улыбка кирпичной мозаикой и такое же, только огромное и выпуклое, сердце во все туловище.

– Снеговика разбурите перед выходом, – сказал тот, кто смотрит сверху. Они кивнули, а потом обняли Машу, и Маша спряталась в углу за дверью. Им еще сказали стереть снежные надписи на стенах, а их можно было только залепить. Сверху следили за тем, как они это делают, а Маша тайно стояла за дверью и молчала.

И когда их повели назад, они шли радостно и гордо, потому что там, за дверью, в уголке стояла очень красивая Маша с огромным алым сердцем-мозаикой.

Она должна была встречать улыбкой тех, кто следующим придет во двор.

…Шедший последним никогда не сказал им, что конвойный выходил во дворик и был слышен звук, как при ударе ногой в живот. В мягкий снежный живот, прикрытый большим алым сердцем. Он решил думать, что ему просто показалось.

42

Баня

С тех пор как человек вышел из моря, ему невыносимо хочется туда вернуться. А им особенно хотелось в воду в воскресенье, потому что в баню их водили по понедельникам и к выходным они были максимально немытыми. В камере только и разговоров было, что о бане.

– Баня, баня…

Новенький, только поступивший, еще даже не стриженный, все пытался представить, какая же тут баня – наверное, как общественная. Бани он любил и там. Тут – тем более.

– А веники дадут? – спрашивал он.

– Какое дадут? Это тюрьма! – одергивали его.

– Тут все самому добывать надо, ты не дома.

И конечно, его научили. Они объяснили, что веники как бы нельзя, но можно самому сплести целлофановый. Для этого нужны были пакеты из-под хлеба и много времени. Сплавленные нити пакетов надо было переплести в косичку – получался конь. Затем собрать коней в пучок, завязав несколько узелков на каждом. Старожилы говорили, что получается не совсем как дубовый веник, но лучше, чем ничего. Свои бы показали, но они в бане хранились, к сожалению, в шкафу вместе с их шайками. А ему показали на тазик в санузле – это был его, и нужно было тазик вымыть с содой и взять с собой. А веник спрятать поглубже в пакет со сменным.

За три дня он сплел веник,