Человек в шинели - Фёдор Андреевич Третьяков

— Что случилось, товарищ ефрейтор?　

Солдат неторопливо поднял голову, взглянул на меня и, увидев перед собой офицера, быстро встал.　

— Ефрейтор Кудряшов, Василий Иванович, — представился он.　

По загорелой щеке солдата скатилась крупная слеза и затерялась в бороде. Видимо желая скрыть это, он быстро вытер щеку кулаком, тяжело вздохнул.　

— Леньку убили фашисты… Сына… Танкиста, — проговорил он сдавленным голосом и протянул мне письмо. — Вот, товарищ майор, читайте! — А сам снова опустился на сосну, закрыл лицо руками. Нервно задергались его широкие плечи. Теперь уже он не стеснялся слез.　

Я с сочувствием смотрел на пехотинца, зная, что помочь его горю нельзя.　

В письме товарищи сообщали о смерти командира танкового батальона майора Леонида Кудряшова. Вспоминали о том, каким замечательным человеком он был, как часто рассказывал им об отце, который вот уже третий раз за свою жизнь сражается с немцами.　

— Ленька-то сызмальства душевным пареньком был, — начал ефрейтор, оторвавшись от горестных дум. — Всем угодить, всех пожалеть старался: то кошку чью-нибудь с перебитой ногой принесет домой, то цыпленка заболевшего… Помню, пошли мы как-то в лес делянку выбирать для дров. И попалось нам гнездышко одной птахи: пять яичек рябеньких в нем. Увидел мой Ленька яички и говорит: «Нельзя нам, батя, уходить от гнездышка — разорит его ведь зверь, и погибнут птенчики… Караулить надо…» «Так разве птенцы скоро будут? — отвечаю ему. — Недели две, пожалуй, ждать придется…» «Все равно караулить надо», — не унимался Ленька. Еле уговорил его уйти от гнезда. Потом он, постреленок, собрал ребят и каждый день бегал с ними к гнездышку-то. Все беспокоился…　

Ефрейтор вспомнил и то, как ходил с сыном на рыбалку, а потом, когда парень подрос, брал его с собой на охоту.　

Я знал: велико горе солдата, и ему нужно было отвлечься, выговориться. Поэтому молчал. А он говорил, говорил…　

Вдруг, словно вспомнив что-то важное, Кудряшов порывисто встал. Вынул из кармана платок, вытер глаза, расправил под ремнем гимнастерку.　

— Ну погодите, ироды!.. — громко сказал он. — Один у меня был Ленька-то. За него сполна рассчитаемся! Теперь жена его, Катюша, да двое внучат осиротели… В Сибири они, с моей старухой… Теперь, стало быть, мне определено: прежде чем к ним попасть, на Иртыш, должен я побывать в фашистском Берлине. Иначе мне нельзя… — закончил ефрейтор твердым голосом.　

Я любовался этим широкоплечим, разгневанным богатырем. В нем было столько же доброты, сколько гнева и ненависти. Можно было позавидовать его железной стойкости. «Ни война, ни горе не сломят такого», — подумал я.

* * *

А время шло, части нашей дивизии, освобождая, родную советскую землю, продвигались все дальше и дальше. Но вот один из стрелковых полков был остановлен противником на заранее подготовленном им для длительной обороны рубеже. Подразделения полка, оказавшись на открытой местности, попали в невыгодное положение.　

На карте здесь был выселок; однако он сгорел, и лишь одна изба сохранилась. Приземистая, с двумя оконцами и прогнившей, осевшей крышей. От разорвавшихся поблизости снарядов она заметно покосилась. Издали казалось, что ее поддерживает кряжистая суковатая сосна, к которой она приткнулась стеной.　

Очутился этот домик в нейтральной зоне.　

На переднем крае наступило затишье. Только по ночам засветит ракета, да иногда протарахтит пулемет. Небольшая равнинная полоса с одинокой избой да колья с колючей проволокой разделяли позиции. О такой обстановке в сводках Информбюро обычно говорилось: «На фронте ничего существенного не произошло…» Так проходили дни.　

Однажды ночью командир стрелкового батальона капитан Семен Левенцов решил установить в домике наблюдательный пункт с телефоном. Но противник обнаружил советских воинов и обстрелял из пулеметов. Пришлось отказаться от этой затеи.　

А на рассвете неожиданно грохнул взрыв, и домик заслонило взметнувшимся фонтаном земли и дыма. Когда дым рассеялся, солдаты увидели груду бревен. Только одинокая сосна по-прежнему гордо стояла на луговине, словно часовой, охраняя передовую.　

Светало… Утро начиналось тихое, безветренное, точно никакой войны и не было. Вдруг со стороны разрушенного домика донесся надрывный плач ребенка. Солдаты насторожились, приглядываясь к груде бревен. Среди них показался мальчик в черных штанишках. Он медленно перебирался с одного бревна на другое и сквозь плач жалобно звал кого-то.　

Солдаты, затаив дыхание, следили за мальчишкой. А утро входило в свои права. Лучи поднимавшегося из-за леса солнца осветили ребенка, копошившегося в развалинах. Вот мальчик пронзительно закричал и скрылся среди бревен. Горький плач беспомощного маленького человечка хватал за душу…　

Капитан Левенцов опустил бинокль; лицо его помрачнело.　

— Пропал парень! — сокрушенно воскликнул он.　

А жалобный плач возле сосны не прекращался. Вот над бревнами показалась русая головка, в воздухе мелькнула ручонка. Оцепенели, посуровели солдатские лица.　

Вдруг из окопа поднялся человек. Натянув поплотнее на голову пилотку, он вскочил и, держа в руке автомат, пригнувшись, побежал к развалинам дома.　

Солдат как-то по-смешному выбрасывал в сторону ноги, делал неестественные прыжки и неожиданные остановки, словно ему требовалось ступать на землю лишь в строго обозначенном месте.　

— Кажется, это ефрейтор Кудряшов, — проговорил командир батальона. — И без разрешения! Ведь рискует своей головой…　

Солдат бежал стремительно. Навстречу ему застучал пулемет противника. Герой свалился на землю. Пехотинцы замерли в окопах. «Убит… Убит», — думалось каждому.　

Но едва стрельба утихла, Кудряшов снова вскочил и побежал дальше, а метров через семь-восемь опять бросился на землю и скрылся в высокой траве. Невдалеке ухнул разрыв мины, потом еще… Опять затрещали вражеские пулеметы, впереди храбреца вздымались маленькие фонтанчики пыли. «Перерезают ему путь», — забеспокоился командир батальона.　

— Пулеметчикам — огонь! — крикнул Левенцов связному.　

Застрочили наши «максимы», затрещали автоматные очереди. Завязалась перестрелка. Теперь отважный воин продвигался перебежками под прикрытием огня: чуть ослабнет огонь, он поднимался с земли и бежал дальше. Затем снова падал, выжидал и снова бежал…　

Мучительно медленно тянулись минуты. С беспокойством и тревогой следили бойцы за своим товарищем. А солдат добежал до разрушенного дома и скрылся среди бревен.　

Облегченный вздох вырвался у командира батальона, когда Кудряшов вновь показался и, держа в руках мальчика, доверчиво прижавшегося к его груди, смело побежал обратно. Чуть пригнувшись, он бежал быстро, а на переднем крае с обеих сторон была тишина. Видимо, происходящее заинтересовало и гитлеровцев.　

И только когда ефрейтор удалился уже метров на пятьдесят от развалин избы, со стороны противника заливисто залаял пулемет. Герой скрылся в воронке. В ответ застучали и наши пулеметы. Их гулкие очереди сливались с трескотней автоматов. Воина и мальчонку надо было выручать из грозящей им беды. Над лесной поляной разгорался бой…　

Капитан Левенцов встревожился: хватит ли у Кудряшова выдержки отсидеться в воронке, переждать