Анна Франк. - Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944

Додумаются, наконец, что должны заняться не моим, а собственным воспитанием.

Да как они смеют! Просто нахалы. До сих пор поражаюсь их невозможным манерам, а прежде всего глупостям госпожи ван Даан. Еще немного, и я наберусь решительности, и отвечу им… Тогда они заговорят иначе! Да что ж, неужели я, в самом деле, такая невоспитанная, упрямая, своевольная, ленивая, и так далее, как утверждают наши верхние? Конечно же нет, хотя у меня есть недостатки, но так преувеличивать!.. Ах Китти, если б ты знала, как все во мне кипит во время наших перебранок! Кажется, еще немного, и я просто взорвусь.

Но хватит об этом, представляю, как тебе надоели наши ссоры… Тем не менее, не могу не рассказать о недавней интересной дискуссию за столом. Мы перескакивали с одной темы на другую и заговорили об исключительной скромности Пима. Эта его черта — неоспоримый факт, ее замечают все, даже круглые дураки. Так вдруг госпожа ван Даан, которая всегда переводит разговор на себя, заявила: "Ах, а я такая скромная, не сравнить с моим мужем!". Подумать только! И как она продемонстрировала свою скромность именно этим заявлением… Господин ван Даан счел необходимым уточнить сравнение с "моим мужем" и проговорил очень спокойно: "А я никогда не стремился быть скромным. Достаточно видел в жизни подтверждений, что наглецы добиваются гораздо большего". И обратился ко мне: "Так вот, не скромничай, Анна, и тогда далеко пойдешь!" С этой точкой зрения полностью согласилась мама. Но госпожа ван Даан не унималась, тем более, разговор перешел на ее любимую тему: воспитание. Правда, в этот раз она обратилась не ко мне, а к моим родителям: "Однако, оригинальные у вас взгляды! Не могу себе представить, чтобы в моей юности… Да и сейчас такое недопустимо, разве что в вашей ультрасовременной семье!".

Она явно намекала на мамину систему воспитания, о которой здесь часто спорят. Госпожа вся раскраснелась от возбуждения. А тот, кто краснеет в пылу спора, обычно проигрывает. Мама, сохранившая как спокойствие, так и цвет лица, хотела закончить разговор как можно скорее. Не долго думая, она ответила: "Госпожа ван Даан, я действительно придерживаюсь мнения, что излишняя скромность вредит. Мой муж, Марго и Петер — слишком скромны. А вашего мужа, вас, Анну и меня хоть наглыми не назовешь, но постоять за себя мы умеем! Госпожа ван Даан: "Ах, я вас совсем не понимаю! Как вы могли назвать меня нескромной? Ведь мне это совершенно не свойственно…"

Мама: "Вы, конечно, не нахалка, но скромницей вас никто не считает".

Госпожа: "Хотелось бы знать, что вы имеете в виду. Если бы я здесь сама не заботилась о себе, то умерла бы с голоду, и никому не было бы до этого дела… Я не менее скромная, чем ваш муж".

Маме ничего не оставалось, как посмеяться над этой нелепой самозащитой.

Раздражение госпожи ван Даан от этого усилилось, и она продолжала выступать на смеси немецкого и голландского. Наконец наша мастерица по красноречию запуталась в собственных словах, встала и собралась выйти из комнаты, но тут ее взгляд упал на меня. О, надо было видеть ее лицо! Как назло, в тот момент, когда мадам стояла ко мне спиной, я сочувственно-иронически покачала головой, скорее невольно, чем намеренно. Госпожа вернулась и начала орать по-немецки: грубо, по-хамски, ни дать ни взять — жирная и раскрасневшаяся торговка! Ну, и зрелище! Если бы я умела рисовать, то так и изобразила бы ее — смешное, маленькое и тупое ничтожество. Теперь я знаю наверняка одну вещь: человека узнаешь только после настоящей ссоры. Лишь тогда он показывает свой истинный характер!

Анна.

Вторник, 29 сентября 1942 г.

Дорогая Китти!

Нам, здесь в Убежище, приходится сталкиваться с самыми неожиданными трудностями. Подумай только, ванной у нас нет, есть лишь корыто, а горячая вода подается только внизу, в конторе. Вот и приходится нам семерым купаться по очереди. А люди мы, конечно, разные и стесняемся в разной степени, поэтому каждый выбрал себе особое местечко для мытья. Для Петера — это кухня, хотя двери там стеклянные. Петер заранее лично подходит к каждому из нас и просит в ближайшие полчаса не заходить на кухню. Эту меру предосторожности он считает вполне достаточной. Господин ван Даан моется наверху. Он предпочитает делать это в собственной комнате и не ленится носить туда тяжелые ведра с горячей водой. Его супруга еще не разу не купалась: никак не может решить, какое место для нее самое удобное. Папа моется в директорском кабинете, мама — в кухне, за камином. А мы с Марго присмотрели себе местечко в зале конторы. По субботам днем закрываем занавески и приступаем к делу. Пока одна из нас моется, другая смотрит через щелочку в окно и рассказывает забавные вещи о прохожих.

Но неделю назад мне это место разонравилось, и я занялась поисками чего-то более комфортного. Петер дал мне хороший совет: использовать туалет директорского кабинета. И верно, там я могу мыться за закрытой дверью, сидя, при свете и сама без чужой помощи выливать грязную воду. В воскресенье я впервые помылась на новом месте и должна сказать, что нашла его самым удобным.

В среду приходил водопроводчик, чтобы переместить трубы из туалета конторы в коридор, иначе они могли бы замерзнуть в зимние холода. Но для нас этот визит был мало приятным! Не только нельзя было в течение дня включать краны с водой, но и посещать туалет! Не очень прилично рассказывать тебе, как мы выпутались из положения. Но я и не ханжа, чтобы молчать о таких вещах. Еще в первые дни нашего пребывания здесь мы с папой запаслись ночным горшком, точнее заменяющей его большой стеклянной емкостью. Вот его мы и поставили в комнате и использовали по назначению. На мой взгляд, неудобство терпимое, а вот целый день тихо сидеть и молчать — это ужасно! Особенно для такой болтушки, как я. И в обычные-то дни мы должны говорить шепотом, а не двигаться и не говорить совсем в десять раз хуже.

Моя попка за три дня совсем задеревенела и болит. К счастью, вечерняя гимнастика помогла.

Анна.

Четверг, 1 октября 1942 г.

Дорогая Китти!

Вчера я страшно перепугалась. Позвонили в дверь, неожиданно и очень громко. Я подумала: не иначе как за нами пришли! Представляешь себе? Но все были уверены, что это почтальон или просто какой-то озорник, и я успокоилась.

Последние дни у нас очень тихо. Левинсон, маленький еврейский аптекарь и химик, работает внизу на кухне, по заданию господина Куглера. Он хорошо знаком с нашим домом, поэтому мы все боимся, что ему придет в голову заглянуть в бывшую лабораторию. Вот мы и тихи, как мышата. Кто мог подумать еще три месяца назад, что трещотка Анна сможет молчать часами?