Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов - Ксения Филимонова

Будд». Они были нужны ему и как человеку, и как художнику. Он искал своих Будд среди современников, старших писателей. Находясь еще в колымской ссылке, он приветствовал в Пастернаке этого Будду: в стихах и в письмах, потом во время редких встреч <…> вплоть до горького разочарования.

Будда просвещал людей, которые живут, как он считал, с рождения до смерти в постоянных страданиях. Он вел аскетический образ жизни и побуждал других его вести, как лекарство от зла. Он учил, ставя себя в пример. Шаламов жаждал общения с людьми, похожими на Будду и, вероятно, подспудно сам стремился играть подобную роль. Ведь лучше всего ему подходит имя носителя истины, достигнутой ценою крови, и учителя [Берютти: 148].

Чувство огромного уважения и восхищения Пастернаком Шаламов высказывал неоднократно в записях, переписке, заметках, в цикле стихотворений на смерть Пастернака («На похоронах»), статье «Несколько замечаний к воспоминаниям Эренбурга о Пастернаке», в воспоминаниях о Пастернаке.

В мемуарной статье «Кое-что о моих стихах» Шаламов написал:

Я прочитывал не только стихи Пастернака, но и всех тех, которые участвовали с ним в ранних изданиях. <…> Впечатление подлинной новизны, открытия нового мира в «Сестре моей жизни» и в «Темах и вариациях» сохранялось неизменно. И «Лейтенант Шмидт», и «1905 год» – все принималось мной безоговорочно. <…> Это был самый подлинный поэт. <…> В тридцатые годы написано мною несколько десятков стихотворений. Стихи не сохранились. Думаю, что они испытали влияние Пастернака. Это влияние тем более было опасно, что оно переплеталось, сливалось с влиянием на меня поэта, с которым я только что познакомился, был увлечен его секретами очень сильно [Шаламов 2013: V, 95].

Шаламов начал записывать стихи после большого перерыва на Колыме, в Севвостлаге, попав с тяжелых физических работ на место фельдшера в больнице. При первой же возможности Шаламов отправил стихи на «большую землю» именно Пастернаку, своему кумиру – единственному оставшемуся в живых авторитету и свидетелю 20-х годов. В очерке «Пастернак» Шаламов описал это событие очень эмоционально:

Это был человек, живой человек, благодаря которому я не утратил веры в поэзию, живой человек, о встрече с которым я когда-то мечтал, человек, которому я послал плохие стихи, написанные на обрывках бумаги, тайком от конвоя, от надзирателей, от товарищей. И не стыд, не поэтическая скромность заставляли меня таиться, а страх за собственную жизнь, боязнь доноса, боязнь «дела». Где уж тут было править стихи! Да и стихи ли были в этих двух лагерных тетрадках, увезенных на самолете едущим в отпуск знакомым врачом. Отправленные тогда, когда надежд на возвращение, на то, что я умру не на Колыме, не было [Шаламов 2013: IV, 589].

Ответ на письмо неизвестного ему поэта – редкий случай в биографии Пастернака, который признался: «я склоняюсь перед нешуточностью и суровостью Вашей судьбы». Как вспоминает сын Пастернака, Евгений Борисович:

Встречи с Шаламовым могли быть для Пастернака чем-то поддерживающим, особенно поначалу. Первое письмо из ссылки было просто потрясением, он узнал, что его читают там [Пастернак 2012].

Переписка началась в 1952 году и охватила широкий спектр тем – отношение к поэзии, стихи Шаламова, творческую эволюцию Пастернака, место прозы в творчестве поэта, роман «Доктор Живаго» и многое другое. Первое письмо с двумя тетрадями стихов от 22 февраля 1952 года пока не претендовало на долгий разговор на равных, а скорее являлось данью уважения. Поддержка Пастернака была необходима Шаламову после семнадцати лет унижения лагерей, для возвращения к жизни и оценки своих сил:

Борис Леонидович.

Примите эти две книжки, которые никогда не будут напечатаны и изданы. Это лишь скромное свидетельство моего бесконечного уважения и любви к поэту, стихами которого я жил в течение двадцати лет [Шаламов 2013: VI, 7].

Первая же встреча состоялась на следующий день после возвращения Шаламова с Колымы. Пастернаку в творчестве Шаламова посвящены отдельные заметки, разрозненные воспоминания, рассказ «За письмом», цикл стихотворений, написанных после похорон поэта; продолжением их бесед являются многие статьи и эссе Шаламова. Большой очерк, получивший заглавие «Пастернак», стал итогом его размышлений, работой, в которой Шаламов пишет об истории взаимоотношений с поэтом и излагает подробности их бесед. В архиве Шаламова в РГАЛИ сохранилось более двадцати отрывочных записей с подзаголовком «Пастернак» или «П». Среди них наиболее завершенный вид имеют записи, датированные «60-е годы»: «Пастернак в колесе Холодной войны» и «Недостающее звено биографии Пастернака». Последняя – наиболее близкая к варианту, опубликованному в собрании сочинений Шаламова и известная читателю как очерк «Пастернак». Исследовательница архива Шаламова Анна Гаврилова отмечает, что записи о Пастернаке 1953–1954 годов делались осторожно, с оглядкой на возможность ареста, поэтому содержат недоговоренности, умышленные пропуски [Гаврилова 2019: 1].

Елена Михайлик в работе «Зона двуязычия: „Колымские рассказы“ как генеративная машина» высказывает мнение, что Пастернака и Шаламова сближало нахождение в одном временном потоке, близость языка и одинаковое (по видению Шаламова) понимание судьбы страны:

Пастернака Шаламов тогда считал носителем того языка, которым можно рассказывать важные, последние вещи. И современником. То есть человеком, живущим в том же временном потоке, – очень важное обстоятельство в обществе, где к началу пятидесятых историческое время окончательно стало дискретным. Цензура; региональные различия; разница в опыте; массовое образование и перемены в нем; Вторая мировая, перевесившая вывески, переставившая ударения и сделавшая двадцатые и тридцатые из времени послереволюционного временем довоенным, а дореволюционные времена – доисторическими. Страна незримо рассоединилась слоями по новому критерию: какое прошлое человек помнит – и на каком языке он его помнит.

У Шаламова и Пастернака совпадений было меньше, чем думали оба, но именно собеседников и современников они будут искать друг в друге, и именно Пастернаку в 1956 году Шаламов подарит множество подробностей лагерного быта – в надежде, что те войдут в «Доктора Живаго», новый роман, одновременно охватывающий советское и внесоветское историческое пространство [Михайлик: 97].

Шаламов передал Пастернаку тетради со стихами, написанными на Колыме. В переписке они обсуждали присланное с точки зрения теории стиха, назначения рифмы. В одном из писем Шаламов отмечал:

Я плохо знаком, почти незнаком с литературной терминологией и зачастую сам для себя придумываю определения и без них потом не могу обойтись [Шаламов 2013: VI, 54].

В письмах, датированных мартом 1953 года, Шаламов признавался в своей писательской неопытности, говоря о том, что не умеет писать не только писем, но и стихов и рассказов. Тем не менее его рассуждения в письмах далеки от дилетантских. Ответные письма Пастернака