Стефан Цвейг - Федор Константинов

в магазине отца. Манфред и Лотта отправятся за родителями во Франкфурт, где у них было второе поместье, родственники матери и старые еврейские связи, благодаря которым Манфред поступит на медицинский факультет и получит диплом врача общей практики. В Берлине он познакомится со своей будущей супругой Ханной. 16 августа 1929 года Ханна родит единственную девочку с библейским именем Ева{392}.

До мая 1933 года семья Альтман оставалась в Германии, пока новая власть не лишила Манфреда и Ханну работы, Лотту учебы в университете, Йозефа и Терезу здоровья, а четырехлетнюю Еву простых детских радостей – игрушек, сладостей, беззаботных уличных прогулок. После смерти мужа в 1934 году Тереза покинет Германию и уедет к детям в Лондон в район Голдерс-Грин. Специализируясь на радиологии и лучевой терапии, Манфред смог наладить в Лондоне практику, оказывая помощь немецким, польским беженцам. Ханна нашла призвание в области детской психотерапии и, надо сказать, преуспела в этом. С 1938 года она станет работать вместе с Анной Фрейд.

В ходе первой беседы с Шарлоттой за чашечкой горячего шоколада Стефан узнает, что в Лондоне у них есть общие друзья – семейная пара австрийского журналиста Питера Смолетта и его супруги, которую тоже звали Шарлотта. В день их знакомства, как, впрочем, и всегда, Цвейг был переполнен идеями. Был одержим мыслью написать биографию шотландской королевы-мученицы Марии Стюарт, о чем взволнованно рассказывал ей, жалуясь при этом на «смущающее изобилие» документов в архивах Британской библиотеки, с которыми вскоре предстоит работать ему и секретарю, на чьи плечи свалятся тысячи страниц черновой рукописи: «Я приступил к книге о Марии Стюарт, которая затем удерживала меня неделями в библиотеках».

Первый совместный день рождения Лотты они вдвоем проведут в Лондоне, и тон его хорошего настроения мы обнаруживаем в письме Роллану от 5 мая 1934 года: «Для человека, который хочет работать, Англия – фантастическое место. Превосходная музыка для людей, очень мало в ней смыслящих. Завтра встречаюсь с моим другом Бруно Вальтером; он блистательный музыкант, но слишком много ездит, беспрерывно дирижируя здесь и там. Если бы люди поняли, наконец, что драгоценнейшая субстанция для настоящей работы – это покой».

Очевидно, душевный покой и вдохновенный настрой на работу Лотта смогла ему дать с первого дня знакомства. Она понимала природу его депрессивного состояния и причины внезапных эмоциональных вспышек, поскольку сама с рождения была меланхоличной и впадала в уныние по поводу мнимых душевных недомоганий. Можно сказать, что они друг друга понимали быстрее и лучше на эмоциональном, а не вербальном уровне. Шарлотта действительно умела вовремя промолчать и внимательно выслушать. Оценить важность каждого момента, когда следовало быть рядом и говорить, или, наоборот, уйти с глаз и ничего не спрашивать. Будучи слабой и болезненной (с детства страдала бронхиальной астмой), она не жаловалась на усталость, на клубы сигарного дыма в комнате. Сидела за машинкой столько, сколько требовали рукописи. Поддержала его наполеоновский план каждый год выпускать новую книгу, учила языки (в Бразилии – даже эсперанто и португальский). Перечитывала его предыдущие произведения, сопровождала в поездках. Он, в свою очередь, проявил к ней отцовские чувства, заботу, истинное сострадание и даже не заметил, как привык, легко адаптировался к их возрастной разнице, поймал себя на мысли, что нашел в этом определенного рода вдохновение.

«В едва заметных проявлениях духовной близости с беспомощной девушкой была особая прелесть, доставлявшая мне такое наслаждение, какого не могло бы дать бурное приключение с ее кузиной. И благодаря этим неуловимым движениям души – сколь много я постиг за каких-нибудь несколько дней! – мне неожиданно открылись совершенно неведомые прежде и несравненно более тонкие сферы чувства», – пишет он, разумеется, о своих чувствах к Шарлотте, но от имени Антона Гофмиллера и его чувствах к Эдит Кекешфальве в романе «Нетерпение сердца».

* * *

Их символический «медовый месяц» будет омрачен новостью о смерти сына Максима Горького, и уже на следующий день, 12 мая 1934 года, Стефан напишет русскому другу: «Дорогой, многоуважаемый Максим Горький, с величайшим ужасом читаю я сейчас в газете о постигшей Вас тяжелой потере, и я чувствую настоятельную необходимость передать Вам выражение моего глубокого участия. Во мне еще живет такое сердечное воспоминание о Вашем сыне; в эту минуту я так ясно вижу его светлое человеческое лицо и переживаю вместе с Вами все то, что Вы должны переживать. Прошу передать мое глубокое сочувствие Вашей невестке. В эту минуту я со всей силой почувствовал, как я тесно связан с Вами и как Ваше счастье или несчастье становится и моим».

С годами он научился чувствовать чужое горе и страдание столь же остро, как и свое. По выражению Франца Верфеля, научился заглядывать в «бездны жизни» и сопереживать друзьям в моменты отчаяния. Всегда умел находить слова поддержки для других и лишь однажды, в феврале 1942 года, не нашел нужных слов для себя самого, не справился с лавиной эмоций. То же письмо Горькому он заканчивает фразой: «Я думаю о Вас часто и всегда с глубоким уважением. И никогда не думал о Вас так сердечно, как в этот час». А предсмертное послание – такими словами: «Я приветствую всех моих друзей. Пусть они увидят рассвет после долгой ночи. Я, самый нетерпеливый, опережаю их».

Но вернемся к Шарлотте и посмотрим, что о ней говорит Фридерика в своих мемуарах – ведь как-никак эта хитрая плутовка в итоге разрушила ее брак и личное счастье: «Девушка производила впечатление болезненной особы. В ней было что-то от тех стеснительных, робких созданий, которых так ярко описал Достоевский. Но с удивительной энергией она пыталась преодолевать свою слабость. Тем более что с детства страдала астмой, а лечение не помогало. Постоянное опасение новых приступов сказалось на всей ее жизни. Этот недуг молодой девушки Цвейг через три года описал в своем романе “Нетерпение сердца”».

В конце мая он предложил Лотте вместе поехать в Шотландию по историческим местам «королевы-дитя» Марии Стюарт, о которой Цвейг, дабы полностью разобраться в противоречивых показаниях свидетелей защиты и обвинения, донесениях шпионов и послов, уже начал «в мутных струях искать свою правду». И надо сказать, не без помощи Шарлотты эту самую правду нашел. Думаю, вы удивитесь, узнав, что многие черты характера и внешности «прелестной девушки», шести дней от роду ставшей королевой, были списаны Стефаном именно с Шарлотты.

«Перед нами не блистательная, а скорее пикантная красота: милый нежный овал, которому чуть заостренный нос придает легкую неправильность, сообщающую женскому лицу какое-то особое очарование… От чистого лба веет холодом; приветливо и нежно улыбается рот; грезят и ищут темные глаза, устремленные пока лишь во внешний мир, еще не заглянувшие в собственную душу… Она в сущности нежная и ласковая натура, покладистая и обходительная. Однако никогда