Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

и исторические вопросы о христианстве, потому что уже в это время ясно вырисовывалась предо мной несостоятельность моей веры, вся моя ничтожность как христианки, и после этого сознания – сомнение не только брало верх – оно уничтожало меня самое. Но прежде разговора мне надо было выяснить ему, хотя немного, мою личность, чтобы он мог лучше понять, с кем имеет дело; и вот – долго сдерживаемое волнение взяло наконец верх: страдания всей моей жизни, казалось, ожили во мне, голос мой оборвался на первой же фразе, и я зарыдала… право, невольно. Он не встал, но положил сочувственно свои руки на мои, не двинулся и сидел молча, ожидая, что я скажу ему далее. И мне больно стало и стыдно за свои слезы перед этим равнодушно-спокойным человеком. Я хотела овладеть собою, но не удалось, – и продолжала мой рассказ, стараясь выражаться как можно короче, и голос мой дрожал, прерываясь рыданиями. Он предложил мне воды. Я отказалась, и вдруг моя гордость возмутилась, я тотчас же овладела собою и заговорила спокойно… Чем дальше говорила, тем более увлекалась, – перейдя от своей личной жизни к курсам – во мне уже заговорил человек не личного, а общественного страдания; невольно рассказала я ему случай с истерикой на лекции Введенского, и у него вырвалось восклицание: «как это можно». Наконец я подошла к первому и основному вопросу – о создании Богом мира и неиссякающем источнике зла и бедствий человечества, которое всегда было и будет, по тексту евангельскому, «много званых и мало избранных», и о цели создания мира. Но тут он меня прервал: «На такие вопросы отвечать тотчас же я не могу; я не шарлатан, чтобы отвечать сразу и категорично… Да и вы мне можете не поверить… Вы и еще имеете вопросы?» – «Да, еще несколько», – отвечала я. – «Вот лучше летом приезжайте ко мне в братство, я буду там все время до октября… Сейчас напишу вам, как к нам ехать. Там мы можем поговорить». Он встал, взял бумагу и написал несколько строк. Я нарочно смотрела, как он пишет, но у меня нет уменья определить человека по почерку. – «Вы меня простите, но я в настоящее время совсем почти на отъезде, у меня так мало времени», – говорил он. – «Я вполне понимаю, что вам некогда, и прошу извинить меня – я отняла у вас время». – «Я советую вам познакомиться с Марией Петровной Мяс-вой. Вот, мать – светская женщина, а она – живая душа… Еще Надежда Николаевна В., дочь профессора, очень симпатичная девушка». Я стояла в нерешительности: кто она такая? стоит ли? – мелькнуло у меня в голове сомнение, и в то же время я была тронута его душевною деликатностью, желанием сделать что-нибудь для меня, и чтобы не обидеть его – молчала. – «Я особенно рекомендую вам Мяс-ву, она очень умная, – как бы угадал мои мысли Ник. Ник. – Я сегодня буду у них обедать и скажу ей о вас, и она вам или вы ей – напишите». Я молчала. Он упомянул еще о том, что она участвует в обществе, устроенном кн. Щ-товой. Худшего нельзя было сообщить: я слыхала об этом обществе от Щепкиных – и ничего хорошего, кроме нелестных отзывов о характере княгини. Я, конечно, высказала мое мнение по этому поводу, но Н. Н. постарался меня успокоить, загладив невыгодное впечатление своих слов указанием на хорошую цель этого общества. Потом я спросила его, не обращались ли к нему студенты университета, – мне так хотелось бы встретить среди своих товарищей сродного мне по образу мысли. Оказалось – нет, но он обещал мне написать, если кто обратится к нему, – и, еще раз повторив свое приглашение к Марии Петровне, мы простились. Но тут я вспомнила о своей всегдашней осторожности и сообразив, что он может ради характеристики передать обо мне этой барышне все то, что я ему говорила, и, пожалуй, – о, стыд! – о том состоянии, в каком была я во время этого рассказа; страх и гордость поднялись во мне, и я решительно просила его не передавать Марии Петровне всего, что я ему говорила. «Ну, скажите ей вкратце, самое необходимое, не более». Он как будто не понял меня… – «Отчего же?» – «Так, – коротко отрезала я… – не говорите всего, не надо… и вообще никому не говорите, что я у вас была», – сказала я и простилась.

По дороге я обдумывала все пережитое и виденное. Сдержанность Неплюева невольно напоминала мне, с какой любовью встретил меня нынче в августе о. Антоний, как, обняв меня, он назвал своею дочерью, – сколько нежности и ласки было во всем его обхождении… А этот не такой, и от него я не получила, чего мне было нужно, хотя он все-таки хотел что-то для меня сделать. Впрочем, на первый раз мне бывает всегда неудача, к этому я уже привыкла, но во всяком случае я не могла удовлетвориться этим коротким разговором и всю свою надежду полагала лишь на возможное посещение этой школы.

Занятия научные я как-то оставила и все эти дни по утрам читала «Что есть истина?», вновь находя много сходного со своими мыслями, особенно о воспитании, о жизни современного общества… Ранее передуманное – и изложенное в этой книге производило на меня, конечно, сильное впечатление.

На днях написала М. Ос. Меньшикову, чтобы он приехал в редакцию, мне хотелось поговорить с ним. И разговор наш был очень интересен. Он говорил мне о Льве Толстом, об его симпатической личности. Я спросила его, знаком ли он с Неплюевым? – «Как же… был у меня третьеводни (он именно так и выразился), был у меня в Царском, прощался со мною!» – «А что вы думаете про его братство?» М. Ос. сомнительно покачал головою… – «Не нравится мне это; у него в школе какие-то кружки, – надзор старших за младшими, – это что-то иезуитское… Вот он меня давно зовет к себе, статьи мои там читает – я же все никак не могу собраться. И на этот раз он очень звал меня, может быть, летом соберусь… Сомнительно мне это братство. Вот и Николай Петрович Вагнер там был… Например, у него для дохода существует водочный завод». – «Неужели?!» – изумилась я. – «Да… я как узнал это, говорю: как же это так, Ник. Петр., и завод-то? Тот молчит. Неплюев оправдывается тем, что дело в количестве потребления, но ведь это не оправданье». Я слушала молча. Действительно, завод и меня сбил с толку. И больно мне стало, что нет совершенства на земле. Но Меньшиков был и против самого братства: «Что это? Устроил какой-то оазис, в котором счастливы немногие. Нет,