Олег Иконников - Большая Медведица

— Ты ведь, Олега, Петруху — Сюрприза знаешь?

— Конечно, он в Нерчинске на положении был, я к нему перед самой «Акацией» на общее свидание ходил, а что?

— Менты подозревают, что это я его убил.

— Ты?!

— Свидетели показывают, что после того, как Петруха сел в мою тачку, его больше живым в городе не видели. Вот такие вот дела, Олега, так что вместо меня ездить к тебе теперь будет вот этот парень, а я на время загашусь.

— А это кто?

— Это Аркаха, тоже адвокат, но понарошку — из внутреннего кармана пиджака Жабинский извлек пачку пятитысячных купюр — а это, Олега, пятьсот тысяч тебе с читинского общака отправили, можешь взять их, но есть идея на эти филки устроить тебе побег.

— Мутите.

— Сделаем так — очкарик шариковой ручкой на чистом листке бумаги стал чертить план тюремных коридоров, закончив, пододвинул его Святому.

— В следующий раз я принесу с собой в дипломате офицерскую форму и ключ, сам знаешь, он подходит к любой двери этого заведения, замки ведь все одинаковые. Ты в этом кабинете переоденешься и открыв всего одну решетчатую дверь, спустишься на первый этаж. На проходной я буду тебя поджидать. Когда возьму свое удостоверение и дубачка откроет мне последнюю решку, спокойно выходи со мной. Если эта коза на дергалке закипишует, то встанем на рывок. У крыльца «жига» без номеров стоять будет и все дела.

— Потянет, давайте шевелитесь. Кого из наших еще замели, не знаете?

— Сэву, но не за «Акацию», по воровайке влетел, еще Гурана, пока не знаем за что.

— Как Ветерок поживает?

— Давненько с ним не встречался — поскреб щетину Жабинский — сначала он тянул твою линию и все к нему прислушивались, а сейчас Леха, по-моему, под себя метет и ему стало выгодно, что ты в кадушке. Агей пока его не трогает, ведь Ветерок — твой друг, но имей в виду, что первомайцы сидят без капусты и злые на Леху, как бы ему байку не снесли.

— Где он сейчас?

— На Байкале пухнет, в доме отдыха вместе с женой, Разин ему бесплатную путевку сделал.

— Конь тупорылый — скрипнул зубами Святой и почувствовал, как из зуба в нижней челюсти выкрошилась пломба — вместо того, чтобы заметать там, где насорили, решил позагорать. Передайте ему, на шармака наши дела не пролезут, если будет балдеть, то скоро мусора и его загонят на нары.

Назад в камеру Олега провожал Мессер.

— Что морщишься?

— Пломба выкрошилась.

— Может, к стоматологу завернем?

— Что это ты так раздобрился?

— Для хорошего человека, что только не сделаешь. В глубоком и прохладном кресле врача Святой немножко остыл и успокоился, путнее настроение навевали и добрые лучистые глаза молодого зубника.

— Откройте рот, вот так, молодец — и жужжащее острие бормашины впилось, но вроде бы не в тот зy6.

«Он че, конь, не видит…» — мысли полыхнули нестерпимой болью, и не заорал Олег только потому, что не хотел своим криком доставлять удовольствие Мессеру.

— Вам плохо? — ваткой, смоченной в нашатырном спирте, врач водил под носом отрубившегося Святого.

«Вот сука, из здорового зуба нерв высверлил и еще спрашивает» — покосился Олег на радостного кума.

— Нет, мне хорошо…

— Врешь — попробовал оборвать его Мессер.

— Нет, не вру. Можно конечно и обматерить твоего зубника за то, что у меня из глаз искры сыпались, но это с одной стороны, с другой — зуб без нерва теперь у меня точно до самой смерти болеть не будет, так что спасибо, вурдалаки.

В хату Святой вернулся широко улыбающимся.

— Ты что такой счастливый — прекратил бриться Ушан — в кино что ли ходил?

— Да нет, представляешь, козлы, со здорового зуба нерв мне высверлили.

— А я — то думаю, че это ты такой радостный, вари «купца», я пока подмоложусь. Новостей, наверное кучу припер?

— Ничего хорошего. Попрятались все, Саня, как крысы. Культурный в бронежилете ходит, кого боится? Сюрприза убили, Гоцмана, в Москве по нашей делюге вора завалили.

— Кстати о ворах — закончивший бриться Ушан, фышкался французской водой — у нас ведь в городе два вора, как ты думаешь, почему Культурный в Москву летает вопросы решать, мне кажется от Иркутска до Читы гораздо ближе?

— Первый положенцем Читы был Сюрприз, его московский вор ставил, с которым он срок в Якутии мотал, когда Петруха устроился на два года в Нерчинск за надзор, вместо него опять же москвичи на положение поставили Культурного, вот откуда завязки со столицей. Ловец парился в Хабаровске и там познакомился с вором Галушкой, а когда откинулся, прикинул, как у Культурного немного власти отобрать. Заманил того в Хабаровск и Галушка от своего имени запретил Пал Палычу решать человеческие судьбы без мнения Ловца. Культурный понял, что попал, но мнение вора в уголовном мире не обсуждается, сам знаешь. Вот такая каша, а иркутские воры — грузины по национальности, может, поэтому Чита к ним не прислушивается?

— Может быть — скомкав полотенце, Санька швырнул его Лупатому — пости-раешь.

Беспалого, который обещал в июне дать показания и на уровне информации уже сотрудничал с ментами, пассажирским поездом перевозили в Читу. Пристегнутый за правую руку «браслетом» к ножке купейного столика, он потягивал из бутылки пиво и с тоскою смотрел на пестреющий зеленью лес, мелькавший за окном мягкого вагона. В это время Эдька без пива, но тоже в наручниках, гонял масло о дальнейшей судьбе своей в жестковатом кресле «АНнушки», на которой его этапировали в Улан-Удэнскую тюрьму, из которой утром забрали Женьку. Узнав, что братья не колонулись, Беспалый выпросил себе еще два месяца молчания, а Эдик прямо с самолета попал на сковороду. Его заперли в маленький боксик без лавочки, со сломанной парашей и захарканным кровью полом.

— Фамилия? — зевающая морда бурята заглянула в кормушку.

— Иконников.

— Откуда?

— С Читы.

— А че тебя в нашу тюрьму приволокли?

— Пошел ты в жопу — обозлился Эдька, — я не выбираю, где мне сидеть. Зевота с тарелочной рожи дубака слетела и сузив без того щелочные глаза, он забрызгал слюнявым ртом.

— Ты с «на-на» не знаком?!

— Бог миловал.

— Ошибаешься, сейчас я их к тебе пришлю.

Через пять минут в коридоре затопали тяжелые кованые сапоги и голодные цепные псы государственной схемы жизни, в касках и вооруженные резиновыми дубинками, забили Эдьку в две минуты до полусмерти. Очнулся он минут через сорок и понял, почему боксик всегда в крови. Лежа на полу и корчась от боли, Эдик достал из-под стельки туфли бритвочку, и несколько раз полоснул по венам левой руки.

Когда менты волоком вытащили его тело из хатки, он почти сдох.