Владимир Корнилов - Демобилизация

- Наконец! - раздалось за дверью. - А, это вы? - открыла им толстая невысокая женщина с густыми бровями и обрюзглым, когда-то, по-видимому, кукольным, а сейчас грубым лицом. Она была в черном шелковом, вовсе не скрывавшем ее бока и груди платье и показалась доценту вульгарной. Раздеваясь, он заметил, как она несколько раз стрельнула глазами, вспомнил, что видел ее в переулке, когда стоял там с Ингой.

- Ну как? - с торжественностью в голосе спросил Бороздыка, кивая на дверь маленькой комнаты.

- Никак. Только-только затихла. "Скорая" укол сделала и велела ждать до утра, а там звать районного. А если чего - звонить в милицию... Пусть засвидетельствуют .

- Ну конечно, - кивнул Бороздыка. - Что им человек?!

- Да, им люди - тьфу. Хорошо хоть вы пришли, - открыла Полина двери большой комнаты, впуская доцента и Игоря Александровича. - А то я тут одна - ни отойти, ничего... Да и страшно. Кричала, как резаная.

- А Инга?! - в один голос выдохнули оба гостя.

- Шлендрает. Три ночи не ночевала. Тут тетка концы отдает, а у нее хвост трубой. Погодите, погляжу, жива ли...

- Положеньице, однако, - заметил Бороздыка, не желая слишком издеваться над доцентом, но все-таки кое-что себе позволяя.

- Но она ведь не знает, - огрызнулся Алексей Васильевич, тоже всаживая в голос всю досаду этого глупого шокинга, мышеловки, куда он попал по простоте душевной и откуда до прихода районного врача вряд ли будет удобно выбраться.

- Ингу зовет. А где ее возьмешь? - сказала, возвращаясь, бровастая соседка. - Может, пойдете. Она в себе...

- Пойдемте, - с важностью поднялся тщедушный Игорь Александрович. Это, сэр, смерть. Вам тоже взглянуть не помешает.

Старуха лежала на кушетке, глубоко уйдя головой в подушку, так что даже чахлая подушка казалась огромным ночным чепцом. Оттого, что прежде всегда ее видел на ногах, язвительной и бодрой, Бороздыка подумал, что она уже скончалась. Но старуха сверкнула острыми маленькими глазками и тихо выдохнула:

- А, мое почтение...

Видимо, имя и отчество "стрекулиста" она все-таки забыла, но шепот ее сохранил язвительность.

- А молодого человека не имею чести... - выговорила довольно четко, но головы не повернула.

- Да. Я у вас не был, - смешался доцент. - Мне позвонили, попросили...

- Ничего... Ничего... Вы успели... Но вам это ни к чему. А вот внучка моя...

- Придет она. Вот сейчас и придет, - утешая, как маленькую, сказала Полина. - Вы бы уснули.

- Сейчас усну. Погодите... Инге скажите, чтобы не терзала себя. И Тошку с Танькой пусть не вызывает. Ничего этого не надо. Пусть сразу в крематорий... - усмехнулась старуха, потому что мысль о сожжении была ею выношена давно, а о невызове Тошки и Таньки она начала думать еще до их отъезда.

- Хорошо, - очень тихо, больше кивком, чем голосом, ответил Бороздыка.

Он подошел ближе всех к кушетке. Старуха его недолюбливала, но ведь это было давным-давно, а сейчас наступал высокий час смерти старой женщины, бестужевки и русской интеллигентки. Ему было приятно, что он, почти отверженный и загнанный, причастен к этой смерти и не боится ее, а блестящий доцент жмется к дверям и чувствует себя, как набедокуривший первоклашка в кабинете директора.

"Они накипь России. Они не настоящие, - подумал мгновенно о доценте и всем его клане. - Зря я на него неделю тратил. Он боится смерти, а стало быть - жизни".

- Хорошо, Варвара Терентьевна, - сказал своим четким, красивым и сейчас невероятно значительным голосом.

- Ингу... Ингу успокойте... Александрович... - с трудом выговорила старая женщина. Она вспомнила лишь отчество, но Бороздыке казалось, что серьезный, последний час смирил старуху с ним, Игорем Александровичем, и она назвала его по-простому, как крестьянка. Он гордо повернул голову и посмотрел на стоявшего у притолоки доцента. Тот, казалось, ощущал всю свою ничтожность, потому что лицо у него было каким-то опрокинутым, и он так улыбался Бороздыке, будто просил у него подсказки или шпаргалки.

"То-то..." - удовлетворенно вскинул птичью голову Игорь Александрович. Но вдруг старуха вскрикнула, посерела, лицо ее передернулось и похожая на чепец подушка отделилась от редких, будто подсиненных волос.

- Мама... Коля... Коленька... Сударь... - закричала страшным гортанным криком, и каким-то странным наитием Бороздыка догадался, что старуха провалилась в прошлое, ничего вокруг не видит - ни его, Игоря Александровича, ни тем более доцента Сеничкина, и вдруг, словно та самая бомба, которая перевернула царскую карету и убила казака и возницу, взорвалась в ее чахлой, ребристой груди, и старуха с отвислой челюстью и застывшими острыми глазами уронила голову на смятую дряблую подушку.

- Отходит, - зашептала Полина.

- Прекрасная смерть, - дрожащими губами выговорил Игорь Александрович, хотя ничего прекрасного в лице старой женщины не было.

- Наверно, нужно укол... - пролепетал доцент.

Полина и Бороздыка неодобрительно повернули к нему лица, и он, покраснев, вышел из комнатки.

23

- Где ты их берешь? - спросил Гришка, когда Курчев, весь просвистанный ночным ветром и раздрызганный мыслями о заработке и будущей женатой жизни, ввалился в конюшню.

- Сами приходят. Да выключи ты эту бодягу! - рассердился и хлопнул крышкой патефона.

В ожидании хозяина гость уже несколько раз ставил Ингину пластинку и как раз сейчас в такт надрывному мужскому голосу дирижировал вилкой с насаженным куском любительской колбасы.

- А чего тогда держишь? Хреново гостя встречаешь.

- Ничего не хреново, - мрачно сказал Борис, открыл шкаф и вынул две чистые простыни и наволочку. - На вот, располагайся. А матрас я заберу.

Он стащил с тахты свое белье и полосатый армейский матрас, оставив гостю подушку и синее одеяло.

- Стол освободи.

- Вместе поместились бы, - робко хмыкнул тот, перекладывая газету с едой на одеяло.

- С тобой - нет, - усмехнулся Курчев и толкнул стол в угол между стеной и дверью. Расставив верхнюю крышку, он покрыл стол ватным матрасом и бросил на него шинель.

- Может, отметим? - кивнул Гришка на непочатую бутылку петровской водки.

- Завтра. Поздно уже. Разберешься в коридоре? - кивнул на дверь.

- Да, везунчик, - сказал Гришка, снимая пиджак и развязывая галстук. И чего они к тебе липнут? Рыло у тебя не больно, да и вообще ты вроде ухажер так себе.

- А я не бегаю за ними, - усмехнулся Курчев, влезая на стол. - Свет гасить?

- Сейчас. Чудно у тебя тут. Как в больнице. Других обоев не нашел?

- Были. Вальке Карпенко отдал.

- Ух ты! Приходила?

- Ага. Эти поклеила, а другие забрала. У Севки Забродина, говорит, ремонт организует.

- И ты отпустил?

- А куда ее?

- Олух ты! Да она, ставлю три сотни против червонца - за инженера не пойдет. Она по тебе сохнет. Или с ним за обоями приходила?