Сюзанн Варга - Лопе де Вега

В такие минуты горькие воспоминания о чужой злобе, о миновавших заботах, о нападках жалких и мелочных собратьев по перу не уязвляли Лопе, тем более что он нашел союзника в лице молодого поэта, блестящего Франсиско де Кеведо. Следует сразу же сказать, что Кеведо любил Лопе и презирал Гонгору. Его упорство и пылкая язвительность не знали себе равных, язык его бичевал, словно плеть, а его дерзость бывала безжалостной. «Всадник, разве ты еще не свалился со своего осла? — писал он Гонгоре. — Ведь ты — всего лишь метла, сметающая отбросы с Парнаса». Ответы Гонгоры разбивались о стену его сарказма. Наконец Кеведо нанес ему последний удар, написав своим «неумолимым» пером эпитафию Гонгоре, которая начиналась так: «Тот, кто здесь лежит, в сей мрачной могиле, — это труп, окруженный свечами…» И вскоре с Гонгорой случилось несчастье: он перенес апоплексический удар и был приговорен к неподвижности. Но Кеведо и тут не отступил, не отказался от мести: договорившись с владельцем дома, где жил Гонгора, он купил этот дом, так как Гонгора перестал платить деньги за аренду. Действительно, поэт был разорен, ведь когда он обосновался в Мадриде, на Калье-дель-Ниньо, в двух шагах от дома Лопе, то снял дом и нанял карету, слуг, лошадей; короче говоря, стал вести такой образ жизни, который очень быстро истощил его кошелек. Итак, Гонгора был вынужден покинуть Мадрид; в бедной повозке, на подстилке из соломы он прибыл в Кордову, где и умер 23 мая 1627 года, так и не сумев довести до конца очень важное дело: опубликовать свои произведения. Лопе искренне его оплакивал и сочинил для него прекрасный «посмертный» сонет.

Печальный конец для человека великого дара, а также очень грустный итог произошедшего между двумя поэтами трагического недоразумения, ведь у каждого из них в том богатом пространстве, которое называли золотым веком, было свое место.

Соперничество Лопе и Гонгоры разворачивалось вокруг очень важных понятий как философского, так и чисто человеческого плана, затрагивало как вопросы литературного творчества, так и присущие каждому из них личные свойства и качества, предоставляя другим свободу оценивать каждого из них по достоинству. Для Гонгоры поэзия была плодом вдохновенных размышлений, возводивших видение изобразительного ряда действительности на высшую ступень и подчинявших это видение эстетике торжественной и возвышенной. Основываясь на онтологически предвзятом мнении относительно того, что воображаемое всегда имеет под собой искусственную основу, Гонгора хотел достичь незыблемой красоты, абсолюта. Лопе же преследовал прямо противоположную цель: желая постичь во всех ипостасях непосредственность чувственного мира, он допустил в свое искусство вторжение собственной жизни, чем и обеспечил триумф. Его произведения, относящиеся к различным жанрам и отличающиеся разнообразием форм, его стиль, которому присуща самопроизвольная, стихийная переменчивость, его вдохновение, порожденное его страстями, отличающееся живостью и непосредственностью чувств, как он того и хотел, были доступны для понимания всех. Он также старался сохранить дух народных и культурных традиций своей страны и своего времени, чтобы их обогатить и допустить в священную сферу поэзии, проникнутой гуманизмом. Каждый из этих двух великих поэтов преданно служил своему искусству. И если всмотреться более пристально, то можно заметить, что за внешними их непримиримыми разногласиями скрываются основополагающие совпадения во взглядах, причем одним из главнейших представляется нам их видение роли поэта в обществе. Говоря о своей миссии поэта, они действительно сходятся во мнении, ибо странным образом прибегая к одной метафоре, в переписке оба называют себя «странниками, паломниками». Да, они — «бродячие странники». Для Лопе место его странствий — его родина, для Гонгоры — «уединения» в совершенстве. В двух очень значимых, символических для каждого из них произведениях они представляют себя странниками, потерпевшими кораблекрушение, простыми «тюками», носящимися среди волн вместе с обломками корабля, а затем выброшенными морем на песчаный пляж в состоянии между жизнью и смертью. Оба вернулись к жизни, создав трактат, претендующий на основополагающую и определяющую роль в существовании их творческих личностей. Для Лопе таким трактатом стал роман «Странник в своем отечестве», который как раз и начинается со сцены, где странник, прервав горестные жалобы, повествует о своей истории, как он говорит, «представляя крупицы и крохи» ее. Все своеобразные особенности этой сцены спустя десять лет обнаруживаются в самом начале «Первого уединения» Гонгоры, но, правда, поэтический контекст там совершенно иной, а потому эти особенности трудно распознать. Возвращение к жизни в произведении Гонгоры символично: «Шаги странника — это шаги скитальца; вот что продиктовала мне моя нежная муза». Так не скрывалось ли за враждебностью и злостью Гонгоры ощущение сообщничества и согласия, которое уловил тонкий прирожденный инстинкт Лопе?

Лопе и Сервантес: подлинная взаимодополняемость и любовь к взаимным комплиментам

В истории литературы Испании по воле Провидения одновременно существовали два гения: Лопе и Гонгора, но к ним следует присовокупить и Сервантеса, которого они оба знали, хотя он и был старше на пятнадцать лет. Отношения, которые поддерживал Лопе с Сервантесом, были совершенно иного рода. Именно Сервантес первый разглядел в Лопе того гениального автора, каким он станет, и увековечил его литературное господство, подарив ему два прозвища, которые остались за ним навсегда: «Феникс лучших умов» и «Чудо или чудовище природы». Они познакомились, наверное, в 1584 году у директора театральной труппы Херонимо Веласкеса, к которому Сервантес пришел, чтобы предложить к постановке одну из своих пьес. Они с Лопе тотчас же прониклись взаимной симпатией и никогда впоследствии не имели никаких разногласий. Вот почему Лопе был очень удивлен, когда Сервантес, словно сменив Гонгору, обрушился с яростной критикой на титульный лист «Аркадии». Какова была причина столь резкой перемены? Присутствие изображения родового герба — замка с девятнадцатью башнями, вообще-то говоря, было вполне простительным грешком, в любом случае не оправдывавшим такое негодование. Быть может, причину следует искать в той горечи и раздражении, что могут возникнуть из-за личных разочарований. Известно, что в то время, когда популярность Лопе граничила с идолопоклонством, Сервантес тщетно боролся за то, чтобы его пьесы были приняты к постановке. Его «Дон Кихот» имел огромный успех во всем мире, однако Сервантес свято веровал в свою «театральную миссию» и испытывал почти унижение от того, что его воспринимали только как автора одного этого произведения. Правда, роман Сервантеса в то время еще не обрел всей своей славы и еще не был «возведен в ранг шедевров», и Лопе не сочинил панегириков ни «Дон Кихоту», ни «Назидательным новеллам», чтобы высказать свое восхищение старшему собрату по перу, о чем сегодня можно только сожалеть. Однако взамен он приберег свои самые пылкие похвалы дару Сервантеса-поэта, который, по его словам, «обладает властью превратить свинец в золото», а вспомнив о ране, полученной Сервантесом в битве при Лепанто, добавил: «Хоть у него всего одна рука, он пишет для вечности».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});