Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

— Здравствуйте, Донроб-гуай! — поздоровался вошедший следом шофер. — Как ваше здоровье?

— Плохо, сынок… — еле слышно простонал старик.

Шофер по-хозяйски уселся сам и придвинул Хурцу низкую табуретку. Но тот даже этого не заметил.

— Донроб-гуай, вы узнаете этого человека?

Старик подслеповато прищурился, посмотрел на Хурца.

— Да, никак, это врач, который вчера меня навещал? — спросил он сиплым от долгого молчания голосом.

Шофер с минуту помолчал, поулыбался, затем, видимо, решив, что необходимое для эффекта время выдержано, без обиняков заявил:

— Я привез вам… вашего сына.

Старик вжался в кровать, словно пытаясь исчезнуть, потом, с усилием приподнявшись на локтях, беззвучно затряс лохматой головой… Хурц порывисто наклонился и, бережно обхватив плечи старика, долго всматривался в это родное и в то же время чужое лицо…

— Отец! Это я… Хурц, — шепнул он.

Старик закрыл глаза и, придерживаемый сыном, медленно опустился на подушки. У него задрожали губы, в краешки глаз набежали слезы, словно капли, упавшие сверху…

Хурц аккуратно вытер их платком.

— Отец! Я — ваш сын, приехал к вам, к своему родному отцу. Послушайте меня! — И он нежно провел ладонью по лбу старика.

Донроб в волнении приподнял веки.

— Ты — мой сын?

— Да, конечно. Я узнал, что вы больны, и приехал, чтобы увезти вас на лечение в Улан-Батор.

— Только сейчас я тебя признал. Да, это ты, тот, кого я, глупец, бросил когда-то, — качая головой, забормотал Донроб. Ну что же, дай я тебя поцелую, сынок!

Приподнявшись, со слезами на глазах, он обнял Хурца, и тотчас в памяти всплыла картина: Балжид с грудным младенцем на руках, ее раскрасневшееся, мокрое от слез лицо, горькие слова:

— Значит, уходишь? Бросаешь меня и детей? — крики, ругань, наконец, удар, который он нанес Балжид, сбив ее с ног, перед тем как хлопнуть дверью и уйти к Ханд, и пронзительный рев малыша вдогонку…

«Вот он передо мной, тот малыш, — с горечью подумал Донроб. — Вырос. Настоящий мужчина стал и приехал, чтобы меня спасти. Того, кто его бросил. Какое же благородное сердце надо иметь, чтобы так поступить?»

И перед его мысленным взором ожил тот день, когда они с Балжид отправились верхом с Таацын-гола[104] в столицу: оба молодые, у Балжид под густыми бровями глаза сверкают, как самоцветы, прекрасное лицо словно в полнолуние озарено светом любви и радости. А что сейчас?

Потрепанный, с облупившейся краской авдар[105] у задней стены юрты, над ним — покрытая пылью старая фотография в деревянной рамке: Ханд склонила голову на плечо Донроба, лицо ее рассечено трещиной на фотобумаге, глаза — мертвые, страшные, как у слепой. «Боже, что со мной стало? Как я дошел до жизни такой? Что подумает этот юноша, глядя на все это убожество?» — ужаснулся Донроб.

Испуг, удивление, стыд — все смешалось у него в душе. Он лежал неподвижно, до сознания с трудом доходили слова собравшихся в юрте.

— Вон какой славный сын у Донроба, — сказала соседка, которая пришла разжечь огонь. — Мыслимое ли дело, ради женщины бросить ребенка.

— Глупость, вот что это такое, — прервал ее шофер. — Теперь старик, кажется, все понял и раскаивается. — Шофер подмигнул соседке и кивнул в сторону Хурца. — Этот парень — хороший человек!

— Хороший человек — что луны свет. Но никто не забывает своих грехов, — глубокомысленно произнесла женщина. — Ой, как ему сейчас тяжело, как он на себя злится!

— А куда Ханд уехала?

— Куда бы она ни поехала, у нее все одно на уме — получше устроиться.

— Совсем уехала?

— А как же? Охота ей возиться с больным. Какой с него прок!

При этих словах в памяти Хурца, который не переставал вытирать холодный пот, выступавший на лбу у отца, всплыла сценка, как-то рассказанная матерью:

«Ты еще только начал ходить, когда однажды к нам заявился отец. Не один, со своей красоткой в бобровой шапке и шелковом дэле. Пришли за жемчужной заколкой, которую когда-то отец твой мне подарил. Ну, я и говорю: «Донроб! Как видишь, я живу без твоей любви, проживу и без заколки. Отдай ее твоей новой жене, нам с дочкой ничего твоего не нужно». Рассердился тогда Донроб очень, закричал: «Ни у тебя, ни у твоей дочки никогда в жизни не будет больше ценных вещей!» А я только улыбнулась: «У меня есть более ценные вещи, чем этот ваш жемчуг, вам их нигде не достать! Вот они — мои дети, моя гордость!»

3

«Здравствуй, мой милый брат! Как твои дела, твои успехи на новом месте?

У нас нее хорошо! Отец понемногу поправляется. Я только что пришла из больницы. Врачи обещают выписать его, как только он немного окрепнет и встанет на ноги. Мы с мамой каждый день его навещаем, чтобы не скучал. Но пока он еще слаб, и мне его очень жалко.

Милый брат! Забудь, пожалуйста, все, что я тебе тогда говорила! Я была сто раз не права! Прежде я слышать не могла имени «Донроб». Мне хотелось плакать оттого, что у других есть отцы, а у нас с тобой нет. Потому я и говорила тогда невесть что. Прости меня, Хурц! Ладно? С тех пор я многое передумала и, как мне кажется, изменилась. Словно заново родилась, как отец.

И все благодаря тебе! К тебе я испытываю большое-пребольшое уважение! Ты у меня самый добрый, самый умный человек на свете! Кстати сказать, я твердо решила закончить десять классов вечерней школы и поступить, как ты, в институт. Ты мне поможешь, да?

Мама мне рассказала, что говорил ей вчера отец.

«Спасибо, Балжид, за детей. Помнишь, ты мне сказала, что у тебя есть вещи дороже жемчуга. Я не понял тогда, а теперь знаю: ты действительно богаче: наши дети — настоящая драгоценность. Прости мне, дорогая Балжид, мою страшную вину перед тобой и детьми, и пусть никто на этой земле не повторит моей ошибки». Вот так-то, Хурц. И еще он сказал, что непременно поедет к тебе, как только его выпишут из больницы. Так что готовься! Возможно, мама или я тоже приедем.

Ну, до свиданья! Я тороплюсь. Целую. Не скучай!

Любящая тебя Цэцэг».

Перевод с монгольского М. Гольмана.

Исмат Чугтаи

ЗОЛОТОЕ ЯЙЦО

Исмат Чугтаи (род. в 1911 г.) — известная индийская писательница, автор многих романов, повестей, сборников рассказов, посвященных главным образом тяжкой судьбе мусульманской женщины, обреченной на затворничество.

Рассказы писательницы переводились на русский язык и