Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

всем народом, была уже совсем рядом, он глубоко переживал неизбежный раскол между союзниками. Когда 9 мая ликующая толпа качала оказавшихся на улицах Москвы западных военных и кричала «ура» у американского посольства, Америка уже завершала создание атомной бомбы – не столько против Японии, сколько против советских пока-еще-союзников. Литвинов наивно рассчитывал, что США после войны вернутся на свой континент, но они уже вошли во вкус дележки мира и не собирались останавливаться.

В октябре 1944 года он беседовал с известным американским журналистом Эдгаром Сноу, который сразу же сообщил об этом интервью Рузвельту, а потом пересказал его в мемуарах. По словам Сноу, Литвинов «ранее надеялся, что англо-советский союз военного времени может быть преобразован в общеевропейский оборонительный пакт, но эта надежда быстро угасала». Он обвинял Англию в том, что она «не готова видеть на континенте другую сильную державу <…> и уже работает над подрывом нашего союза». При этом он признавал, что СССР действует так же, и говорил: «Если бы каждый из союзников четко обозначил свои цели и границы своих обязательств друг другу, дипломатия могла бы помочь избежать конфликта. Но теперь уже поздно – накопилось слишком много подозрений»[766]. Когда Сноу удивился, что они с Майским, «лучше всех знающие Америку и Англию», не играют более активной роли, Литвинов грустно улыбнулся: «Ну что вы, нас уже убрали на полку. Наркоматом управляют три человека, и никто из них не знает Америку и Англию. Это Молотов, Вышинский и Декинасов»[767] (так журналист передал на слух фамилию Деканозова).

Когда в августе 1945 года Литвинов снова встретился с Сноу, его позиция заметно изменилась. «Почему США, – спросил он, – ждали до сих пор, прежде чем начать противодействовать нам на Балканах и в Восточной Европе? Вам следовало сделать это три года назад. Теперь слишком поздно. Ваше возмущение только ухудшает отношение к вам». Говоря об атомной бомбе, он прозорливо заметил: «Эта бомба недолго будет американской монополией. Мы тоже скоро сделаем ее, а потом и другие. Когда она будет у всех, никто не сможет ею воспользоваться»[768].

Если журналист не искажает задним числом сказанное, то позиция Литвинова выглядит довольно странно: он фактически становился на сторону соперников, будущих врагов своей страны. Вероятно, он испытывал глубокое разочарование из-за ухудшения отношений между союзниками и винил в нем прежде всего Сталина и его соратников, хотя отмечал и вклад в это западных лидеров. Конечно, не исключено, что страдавший от невостребованности Литвинов, забыв о дипломатии, просто дал волю раздражению, что случалось с ним все чаще. В любом случае книга Сноу вышла в свет только в 1958 году, а пока что откровения бывшего наркома никак ему не повредили.

Несмотря на растущее отчуждение между Литвиновым и советским руководством, он продолжал оставаться во властной обойме. В ноябре 1945 года его наградили орденом Трудового Красного Знамени, а в конце года выдвинули в депутаты Верховного Совета – не от Ленинграда, как прежде, а от карельского города Кондопога. В его биографии, представленной избирателям, справедливо говорилось: «Враги Советского Союза, враги мира и прогресса не раз испытали на себе силу литвиновской логики, литвиновского сарказма и остроумия. Тов. Литвинов является выдающимся деятелем, одним из старых большевиков. Он пользуется огромным авторитетом во всем мире»[769]. Из-за болезни дипломат не смог лично встретиться с избирателями, но прислал им письмо, где говорилось: «Я обещаю вам предназначенный мне остаток жизни по-прежнему отдавать беззаветному служению интересам нашей дорогой Родины, добросовестному выполнению в меру моих сил и умения той работы, которая мне будет поручаться партией и правительством»[770]. Его избрали депутатом 10 февраля (первый раз это случилось в 1923 года, когда он стал членом ЦИК СССР). А в марте 1946 года, когда наркоматы были переименованы в министерства, он получил назначение заместителем министра.

Поворотным днем в его карьере стало 18 июня. Накануне к нему обратился корреспондент американской радиокомпании Си-би-эс Ричард Хотелетт с просьбой об интервью. Черчилль уже произнес свою Фултонскую речь, холодная война набирала обороты, но западные репортеры еще приезжали в Союз, и те советские граждане, что были посмелее, могли с ними общаться. Хотелетт хотел получить комментарий у кого-нибудь из руководителей МИД, но с ним согласился поговорить только Литвинов. В назначенный день американец явился в его кабинет на Кузнецком Мосту и был поражен откровенностью, с которой говорил советский дипломат. Зафиксировать разговор собеседник не разрешил, но сразу после беседы Хотелетт кинулся в гостиницу «Метрополь», где жил, и все записал. На другой день он отнес эту запись в посольство США, где посол У. Смит счел ее настолько важной, что тут же отправил телеграммой госсекретарю Дж. Бирнсу.

Текст этой телеграммы, рассекреченный в 1972 года, позволяет понять, о чем говорил Литвинов. Обсуждая международное положение, он «сказал, что в перспективе нет ничего хорошего, и, по его мнению, разногласия между Востоком и Западом зашли слишком далеко, и их нельзя будет примирить. На вопрос о причинах он ответил, что, с его точки зрения, в основе лежит идеологическая концепция, преобладающая здесь, согласно которой война между коммунистическим и капиталистическим мирами неизбежна. По его мнению, ранее возникала возможность сосуществования двух миров, но, видимо, сейчас уже не так. В СССР произошел возврат к устаревшей концепции географической безопасности»[771]. Речь шла о теории, по которой безопасность мог обеспечить только пояс союзных или зависимых государств на границах страны.

Журналист Си-би-эс Ричард Хотелетт. (Из открытых источников)

Когда Хотелетт спросил, как можно навести мосты через возникшую пропасть, Литвинов ответил, что он «не будет высказывать своего мнения, пока к нему не обратятся, а они наверняка не обратятся… Он сказал, что является сторонним наблюдателем и доволен своим неучастием. Всем видом во время этой части разговора он демонстрировал отчужденность от происходящего. Хотелетт поинтересовался, существуют ли возможности оттянуть конфликт между Востоком и Западом настолько, чтобы позволить вырасти и прийти к власти новым и молодым руководителям. Его ответ сводился к тому, что это не имеет значения, так как молодые люди интенсивно воспитываются в духе точного соответствия старому мышлению»[772].

Много лет спустя журналист признался корреспонденту «Голоса Америки»: «Несколько раз во время нашей часовой беседы у меня волосы начинали шевелиться. Этот человек либо сошел с ума, либо это какая-то фантастическая подстава». Слушая ответы замнаркома, Хотелетт «поначалу проникся мыслью, что вся эта затея с интервью – пробный шар, который кремлевское руководство запускает, чтобы прощупать возможную реакцию Запада,