Лазарь Каганович. Узник страха - Валерий Викторович Выжутович

«застегнута на все пуговицы»: щели в дверях и окнах обязательно затыкались ветошью и заклеивались. Даже летом.

Он любил играть в шахматы, гулять по улицам и в парке. Мужики нередко угощали его пивом и воблой. О прошлом, особенно о Сталине, Молотове и других «коллегах» почти никогда не распространялся. Хрущева не ругал и не хвалил.

– Разумеется, каждый шаг Кагановича нам был известен, – вспоминает Борис Андрюшенко, бывший уполномоченный КГБ по г. Асбесту. – Но специального наблюдения за ним не велось. Куда б он делся? Думаю, нарочно Лазарь Моисеевич много общался с людьми, посещал магазины, народные гуляния. То есть вел себя довольно активно…

Верный воспитанник Сталина, Каганович и здесь, в Асбесте, был постоянно начеку, проявлял бдительность, никому не доверял. Известно, что он собирал досье на своих сотрудников.

Вспоминает Мария Шорникова:

– Меня, начальника производственного отдела, Каганович вызывал дважды в день. Утром – для доклада, с диспетчерским журналом и рапортом: что и как, происшествия, проблемы, как в тресте идут дела. А вечером – задушевная беседа, всегда тет-а-тет. Интересовался, что собой представляют главные специалисты, кто чем дышит, о чем думают и говорят. Такие же разговоры, как мы потом узнали, он вел и с другими работниками. А как-то вообще огорошил:

– Вы, Мария Григорьевна, в группировке. Я вас вижу насквозь!

– Помилуйте, Лазарь Моисеевич, я даже не знаю, о чем вы.

А навстречу – холодные глаза, взгляд, который пришивал к стенке:

– Не притворяйтесь…

Главный инженер Первомайского (позже Северного) рудоуправления В.В. Ермилкин в беседе с журналистом вспомнил такой случай. Как-то на линии электропередач произошло короткое замыкание по вине молодого парня, Каганович, до которого это ЧП дошло, поднял панику:

– Его наверняка подкупили! У нас под носом действуют вредители. Политическое дело! Немедленно разобраться!

«Мнительность нового руководителя порой принимала патологические черты, – читаем в журнале „Урал“. – Это изводило людей. Совещания, комиссии – без конца, по 5–6 в день, по любому вопросу. Чтобы написать и издать рядовой приказ по тресту, подключалась целая группа специалистов. В Свердловске быстро смекнули, что к чему, и перестали присылать в трест проверяющих, здраво рассудив: это синдром утерянной власти».

«С Кагановичем работалось несладко»

На посту управляющего трестом Каганович ничуть не изменил привычный стиль руководства. Он и здесь вел себя как «железный нарком». Устроить разнос, пригрозить, снять с работы – этот испытанный «инструментарий», как и прежде, был всегда у него под рукой. Вот что рассказал автору очерка Александр Егоров, бывший начальник техотдела треста:

«С Кагановичем работалось несладко. В нашем деле, в обогащении руды он не разбирался, но во все лез, командовал. Конечно, многое тогда у нас было несовершенным, техника устарела, база. Так что случались и происшествия. После одной из аварий со смертельным исходом Каганович, рассвирепев, вызвал нас с директором Южного рудоуправления к себе. Начинает выпытывать причины ЧП у моего начальника. По ходу разговора я что-то осторожно вставил, уточнил. Глянув на меня, Лазарь Моисеевич сквозь зубы обронил: а вас, мол, я буду допрашивать в другом месте… Ну, я молод был, ершист. Возражаю: дескать, допрашивать меня, если сочтут необходимым, будут другие, но только не вы. Каганович вскочил, желваки ходуном, глаза налились кровью, даже каким-то желтым бешенством. Зарычал… Мне, признаюсь, стало не по себе. И я еще успел подумать: этот может и убить…»

Каганович горько понимал, что он больше не вождь и даже не «простой» член ЦК КПСС, но ничего не мог с собой поделать. Вождистские замашки у него то и дело прорывались наружу. Зато асбестовские партийные начальники знали «новую цену» недавнему обитателю кремлевских кабинетов и не испытывали к нему особого почтения. Скорее – тайное злорадство. А когда Каганович совсем распускался, могли и осадить. Так произошло, например, 26 сентября 1958 года на ХХП городской партконференции, в праве быть делегатом которой Кагановичу не отказали.

Из выступления первого секретаря Асбестовского ГК КПСС Л.И. Свиридова:

«Необходимо остановиться на стиле работы и методе руководства управляющего трестом тов. Кагановича. Тов. Каганович до сих пор не отрешился от присущих ему порочных привычек: грубости и оскорблений. В деятельность треста он ввел министерский стиль, заменив живую организаторскую работу заседательской суетней, сбором виз и справок при решении малозначительных и непринципиальных вопросов. Нежелание прислушиваться к мнению своих подчиненных, недоверчивое к ним отношение, отсутствие навыков по конкретному руководству производственным предприятием и плохое знание асбестовской промышленности вызывают серьезное недовольство и нарекания у подчиненных.

Тов. Каганович претендует на особое к себе отношение. Свое величие тов. Каганович пытается демонстрировать в публичных выступлениях, увлекаясь обсуждением вопросов общегосударственного значения, в массовых фотографированиях, в решении вопросов, в которых он не компетентен…

Многие коммунисты предполагали, что тов. Каганович честно и открыто на собраниях расскажет о своих антипартийных действиях, раскритикует их и попросит помощи у парторганизации встать на правильный и честный путь. Однако действия тов. Кагановича говорят о противоположном и дают полные основания видеть его неискренность перед партией…»

На Кагановича обрушился град упреков и обвинений. Все как в «старые добрые» сталинские времена. Работники «Союзасбеста», сменяя друг друга, пеняли своему начальнику на безудержную грубость, маниакальную подозрительность, недоверие к людям. О нередких угрозах со стороны Кагановича говорили делегат от Северного рудоуправления П.П. Кошкин, представитель управления Баженовского строительства Н.П. Пашкин, секретарь обкома КПСС В.А. Куроедов и другие. Все, в чем Каганович был большой мастак, – грозные обвинения, хлесткие характеристики – теперь посыпалось на него самого.

Подвергнутому критике полагалось выступить с покаянной речью. Искуснейший организатор чисток, Каганович еще не забыл, как это делается. И попросил слова.

– Я должен сказать, – начал он, – что трест действительно перегружен текучкой и в этом ему помогают предприятия, загружая его мелкими вопросами, которые они с успехом могли бы решить сами. Моя ошибка как раз состоит в том, что я проявил слишком большую осторожность и медлительность в перестройке работы аппарата. Я признаю, что у меня есть недостатки, бывают отдельные срывы на резкий тон. Я свои ошибки стараюсь каждодневно анализировать и устранять, не всегда это удается, нервы потрепаны и здоровье подорвано, но мне кажется неправильно выпячивать эти отдельные ошибки, безбожно преувеличивать их и возводить в квадрат, в куб и объявлять стилем моей работы. Я могу иногда вспылить, но люди меня знают, что я, как говорится, быстро отходчивый, не злопамятный, не мстительный, я не умею втихую ужалить. Я не любитель выговоров и снятия с работы… В своих неоднократных выступлениях в городе Асбесте я со всей ревностью признавал и сейчас признаю свои ошибки. Я всегда призывал и сейчас