Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

Голова моя утомилась, и я не решила задачи сразу111, чем доставила, по-видимому, особенное удовольствие Серафиану и другим мужикам, верно подумавшим про себя: «зьвесная дела – баба!»

Пока мы записывали в Гуреевке, в селе за церковной оградой шел сход.

Здешний поп – сволочь ужаснейшая по всем отзывам; он не только берет взятки так, что это всем известно, но и растрачивает кружечные сборы окрестных деревень, передаваемые вместе с иконой, во имя которой делался сбор, в озеранскую церковь на хранение112.

Сход был по поводу того, что священник этот без торгов, самовольно, отдал подряд на ремонт церкви еврею, давшему ему взятку. Сделка была настоящим сходом разрушена, и ремонт передан другому еврею, уже с торгов.

К сожалению, я не знала об этом раньше и потому пропустила его.

26/VI. Ну и лодки у озеранцев! Уж именно – душегубки. Только что я имела удовольствие искупаться вне расписания благодаря такой лодке. Хорошо еще, что вблизи берега, на мелком, а то, пожалуй, и перевозившей меня девочке, и мне не избежать бы карачуна, хоть Друть и не широка.

Но тетради своей с записями я не выпустила из рук.

28/VI. Сегодня часов в 6–7 утра, когда я еще преспокойно спала, слышу вдруг над собой голос:

– Паня, а паня, паня! – звучавший чем дальше, тем настойчивее.

В недоумении открываю глаза и вижу – через открытое окно наполовину свесилась ко мне в комнату чья-то фигура, и тот же голос твердит:

– Паня, дай канхвету; ты къзала, што дасѝ.

Что тут делать! Хоть и досадно, что прерван сон, а надо встать и удовлетворить просительницу, потому что вчера она очень усердно помогала мне втащить на берег и запереть лодку, за что я пообещала ей конфект.

Это – Ганна (Ʒанна113)114, маленькая пастушка свиней и овец. Сирота; бойкая, прехорошенькая девочка, но с каким-то беззлобным, даже жалким выражением в лице, несмотря на всю свою бойкость. Я часто вижу на лугу ее маленькую фигурку в лохмотьях, размахивающей длинной «пỳhъй» (пугой = кнутом) и посвистывающей песни. Часто с ней бывает ее помощник, такой же маленький карапуз, но тот всегда убегает от меня.

На Друти пасутся и стада гусей. Гуси ходят совершенно самостоятельно весь день, а к вечеру выходит кто-нибудь из хозяев загнать их домой, или среди дня забегают малыши посмотреть, где гуси, не забрались ли они на другой берег в сенокос.

Вчера, только успела я перебраться в лодке на другую сторону и раздеться для купанья, как слышу шумные всплески воды, шлепанье крыльев и дикое гоготанье гусей, бросившихся в реку; вслед за этим раздается громкий детский плач и сквозь плач исполненный огорчения и досады детский голос: «Каб вас ваўкѝ заjiели! А каб нӑ вас халера!..» и т. п. Оглядываюсь и вижу крошечную фигурку мальчика лет 5–6, в высокой барашковой шапке, вроде казачьей папахи, в красной рубашонке, без штанишек, шагающего по озеранскому берегу и вытирающего кулачонками обильные слезы. Он плачет во все горло и идет в направлении уплывающих гусей, бросая в них с досады комками песку и камешками.

– Идѝтя ныза́-ад, во́ўк вас зъдави-и-и… – разносится по реке его плач.

Пришлось отправиться мне на помощь! Как была в рубахе, села я в лодку и поплыла за гусями вдогонку. Увидя это и услыша мои успокаивающие слова, мальчуган перестал плакать и стал с большим интересом и любопытством следить за мной.

Едва вышли гуси из воды и с шумом полетели на свое законное пастбище, как мальчонок просиял лицом, пустил им вслед еще крепкое словцо и тонкий прутик и вприпрыжку побежал домой, веселый и довольный.

А ругаются озеранцы крепко и с самых малых лет; окрестные крестьяне сложили даже поговорку: «Ругается, как озеранец».

30/VI. Двенадцать часов. Чудный день. Небо голубое, ясное. Мы в Заозерьи115.

Рассыпалось солнце лучами, как веселым смехом, залило величавое озеро, красавицу-рожь, лениво подремывающие кусты, деревья, запекло нам шеи и руки. Чуть колышутся камыши, взлетая, поплескивается рыбка, осторожный подает голос кряква. Весело! Хорошо! Неудержимое счастье охватывает душу, и хочется жить, жить без конца, всегда видеть над собой это жаркое солнце, это глубокое небо, эту наслаждающуюся своим бытием природу.

– Красивый день, паненка! – встречает меня такими словами добротинский крестьянин Апанас116.

– Красивый день! – с восхищением повторяю я.

– У такий день и жыть ве́силӑ, и ўмирать ни ӑхво́та. Тольки б усё hлядзеў на Божжӑй мир ды слуха́ў Божжых птичек. Этӑ-ж музыка! – продолжает Апанас.

Пораженная таким совершенным эстетизмом в белорусе, внимательно вглядываюсь в незнакомого мне доселе Апанаса.

Это – мужик лет 45, худощавый, с умным продолговатым лицом, большими карыми глазами, хитрыми и весело-насмешливыми, с длинной каштановой бородой, в которой уже начали пробиваться серебряные нити. На нем – высокие сапоги, серый городской пиджак, под ним – ягдташ, а за плечами ружье.

Мы приехали на Святое озеро ознаменовать день Петра и Павла117 первыми выстрелами по уткам.

Охоту затеял лесничий Яковлев и пригласил Апанаса, о котором давно уже говорил мне как о замечательно интересном человеке.

Апанас – страстный охотник. Он всю жизнь, кажется, пробродил с ружьем, и где только его не было! Пешком доходил до прусской границы, браконьерствовал в Беловежской пуще, и рассказывает о своих приключениях – так заслушаешься. Конечно, не без того, чтобы не приврать немного, но это делается настолько талантливо и с увлечением истого артиста – что кроме удовольствия в результате ничего не получается. Многие сцены он изображает в лицах. Как он прикидывался то нищим, то богомольцем, то бродячим «сказителем», когда нападал на сторожевой объезд, и т. п. Природу, как ботаническую, так и зоологическую, знает едва ли не лучше Брэма.

Кто-то прострелил ему на облаве грудь, и теперь Апанас не может работать. Это ему на руку, т. к. он человек богатый, имеет около ста десятин земли, и рана только развязала ему руки, дав возможность передать все хозяйство на руки жены и со спокойной совестью приняться за любимое ремесло – бродяжничество. Жена его, говорят, очень дельная баба, в лучшем виде справляется со всеми делами сама, а Апанас на целые недели и месяцы пропадает летом из дому, захватив с собой только «стрэльбу»118, порох, да какой-нибудь рубль денег, не больше. Питается он