Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

скучал, положив руки на стол, изредка играя пальцами. Темный шатен, лет под сорок, он был красив. Красив мужественно. В нем было что-то барское, вернее, по-казачьи, – в нем виден был природный «пан». На что я обратил внимание, так это на его кисти рук. Они были небольшие и женственные, холеные.

После речей генерала Калитина и нашего начальника дивизии, Генштаба генерал-лейтенанта Николаева встал Певнев. Старшие офицеры его, видимо, знали, почему взоры всех сосредоточились на нем. Он сказал о задачах армии и о наших общих стремлениях к победе. Сказал умно, складно и произвел на всех отличное впечатление. Сказал, сел и опять стал скучать. И мне казалось, что он скучал потому, что кончался второй год войны и он не сделал никакой себе карьеры. Видимо, катастрофа с 3-м Волгским полком за Дутахом в начале ноября 1914 года ему не прощена в высших штабах, и его держали в тени. Так несчастный случай сломал ему военную карьеру, что могло случиться с любым высшим начальником на любой войне. Вскоре генерал Певнев оставил нашу дивизию. И вот только теперь мы узнали, что он занимает крупный пост в красной России.

В Костроме. В ЧК

После 3 дней пребывания в Москве нас отправили в Кострому. Поезд вошел в железнодорожный тупик. Мы разгружаемся и узнаем, что сам город Кострома находится на левом берегу Волги и что за рекой железной дороги нет. Там сплошные леса.

Здесь оба берега Волги высокие. Город расположен на возвышенности. Видны кирпичные дома скученных построек, окрашенные в светло-серый цвет. Много церквей. Издали, через Волгу, город кажется очень красивым.

Разрозненной толпой, с вещами в руках и на плечах, спускаемся к реке, к парому. Нас окружают любопытные, видя в нас «неведомых» здесь людей по нашим костюмам, и мы, не скрывая, отвечаем – кто мы. Узнав это, крестьяне, которые с подводами переправляются с нами на ту сторону Волги, указывая на низкие деревянные казармы у берега, влево от нас, таинственно, с оглядкой, поясняют, что там живут «латышские части особого назначения», которые наводят ужас на население.

Это название частей мы слышим впервые, и оно нам очень не понравилось.

Выгрузились. Тяжелым шагом поднимаемся по широкому дефиле к городу. На окраине города нас вводят во двор с просторным одноэтажным домом под зеленой крышей. Это и была «Костромская Губ-чека».

Положив вещи на землю, расположились кучно, кто как мог. Генерал Морозов с провожатым и с пакетом пошел внутрь здания. Он долго не возвращался. Наконец появился и со злобной улыбкой сказал нам:

– У них занятия окончились, все чины разошлись по домам, остался только дежурный писарь, который едва дозвонился председателю о нашем прибытии. И мы должны ждать его здесь.

Было предвечернее время. Чека здесь работала, видимо, еще мирно. И о нашей командировке к ним «для фильтрации» им не было известно.

Наконец, прибыли два или три человека. Кто они – мы не знали. В штатских костюмах и черных фуражках. И только кожаные куртки были показателем их власти. Лица у них не злые, полуинтеллигентные.

– Кто из вас генерал Морозов? – спросил передний, бросив на нас ничего не говорящий взгляд.

Морозов, стоявший впереди, назвал себя совершенно запросто, не переменив и позы, в которой стоял. И они все молча, но очень активно стали рассматривать его, буквально с ног и до головы, изучая как неведомое им существо. Все мы поднялись со своих мест и молча наблюдаем все это.

Морозову это рассматривание и изучение его личности не понравилось. Молча, демонстративно он повернулся к ним спиной, лицом в нашу сторону. На удивление, чекисты на это не обиделись, а нам генерал Морозов, своей независимостью и гордым характером, стал очень нравиться.

Здесь нас не задержали и с новым провожатым повели в город. У какого-то бойкого места нас остановили, и толпа любопытных немедленно окружила нас, гадая: «Кто эти люди?» Наш внешний вид в этом медвежьем уголке России был, правда, необычный. И во всяком случае, не великорусский, а скорее «татарский». Все мы в папахах, некоторые в бурках или в черкесках нараспашку. Большинство в гимнастерках. Все подпоясаны настоящими кавказскими поясами с серебряными наконечниками. Все в сапогах, когда здесь крестьяне ходят в лаптях. Ни у кого нет чемоданов, а только ковровые сумы через плечо. Не все бритые. Кроме этого, цвет наших лиц был смуглый и от природы юга, и от заветренности долгой боевой работы на фронте, тогда как костромичи – исключительно блондины. Одна старушка, пристально заглядывая в наши лица, вдруг спрашивает:

– Чай вы не китайцы-то-о-о?

Это нас рассмешило.

– Китайцы, китайцы, бабушка, – отвечает ей словоохотливый и находчивый хорунжий Дробышев.

– О-о-о, то-то я и вижу-то, што вы не наши-то-о, – проговорила она, перекрестилась и пошла своей дорогой.

Вот она, Россия-матушка. Костромской выговор резко отличается от общерусского литературного. Он протяжный и певучий. Буква «о» выговаривается, как она пишется, и никогда в словах, как принято, не переходит в «а». Всякая фраза, в особенности вопрос, обязательно заканчивается звуком «о-о» или «то-о». Они говорят так: «Кого-о? Чего-о? Меня-то? Тебя-то? Его-то? Так ты приходи-то! Так ты придешь-то? Я не пойму его-о!»

Вначале нам этот выговор казался странным, смешным, но потом привыкли и он нам даже понравился. Они, крестьяне, не говорили, а словно пели, ударяя все время на буквы «о» и «то». И эти две приставки к словам служили выражением душевных переживаний говорившего. Потом мы и между собой иногда говорили в шутку с таким выговором. И на душе становилось как-то веселее.

Нас ведут по дороге, у самого берега. Идем на север. При впадении речки Костромки в Волгу с левой стороны наш путь сворачивает вправо, и вдруг перед нами неожиданно открылось словно умершее, давно прошедшее историческое явление в русской жизни. Перед нами, в полной своей красоте и доподлинности, на несколько высоком правом берегу Костромки открылся Ипатьевский монастырь.

Странное переживание. Еще со школьной скамьи он был памятен мне по учебникам и по событиям 1613 года. Но эти события были так давно и так далеки по расстояниям от Кубани, что в моем понятии все это было как миф и этого монастыря с теремом бояр Романовых в действительности уже нет. Время должно их разрушить. И вдруг Ипатьевский монастырь открылся так неожиданно, словно воскресший из мертвых. Он огорожен белой каменной стеной. На одинаковом расстоянии от углов – в стене калитка с навесом. От нее к Костромке – каменные ступеньки-сходни. А многочисленные золоченые купола блестят так