Ивлин Во - Насмешник

Выставку организовал и представил публике не старый еще холостяк, владелец антикварного магазина, восторженно рассказывающий о своем знакомстве с мистером Бетжеменом[241] и мистером Осбертом Ланкастером[242] и настолько жаждущий поделиться с вами этими знаниями, что просто спасу нет, — он сейчас увлекся периодом Вильгельма IV[243], как «изысканнейшим», и сам является ярчайшим примером отличия современных родезийцев от первых колонистов. Он отобрал и разместил экспонаты так, чтобы, насколько возможно, воспроизвести «облик жилища в соответствующую эпоху», последнее из которых представляет собой озорную издевку над вкусом его скромных соседей — комната обставлена мебелью местного изготовления, страшней которой не увидеть даже в витринах мебельных магазинов в Англии.

В Родезии есть четверо богатых коллекционеров; они-то и предоставили наиболее замечательные образцы. Но есть и одиночные экспонаты из самых разных мест. Джон, к примеру, предоставил роскошный расшитый трен, который был на его прапрабабке на крестинах короля Рима.

Не все здесь вызвало бы интерес или даже попало на аукцион Сотбис. Больше того, у своих сомерсетских соседей в радиусе пяти миль я мог бы собрать более разнообразные и ценные экспонаты на целую выставку, чем может предоставить вся Федерация. Но значение выставки в Солсбери в том, что она вообще демонстрирует все, что стоит демонстрировать; что теперь возможно на каких-то приемлемых экспонатах проиллюстрировать стили почти всех европейских эпох. Поселенцы недавнего времени приезжали со всем домашним скарбом. Главным образом благодаря этому, а не небоскребам у туриста возникает ощущение основательности здешней европейской колонии. А также ее человеколюбия; ибо новым поселенцам не свойственна узость взглядов их предшественников.

Рост значения Солсбери как центра торговли, высокие башни его банков и страховых компаний, его опрятно одетый деловой люд — все это заставляет забывать, что тут находится еще и правительство — собственно, даже два правительства, два парламента, два премьер-министра, генерал-губернатор и губернатор. Джон, Дафни и я оказались на банкете, устроенном в резиденции губернатора по случаю приезда британского министра. Занятно было видеть, как дамы в длинных платьях и белых перчатках до локтей покинули стол, чтобы встретить министра в сопровождении генерал-губернатора, и столпились у входа в зал, приседая в реверансе, как мальчишки, прислуживающие в алтаре. Когда все расселись по местам, моим соседом за столом оказался местный босс из цивилизованных. Я сказал что-то вежливое, мол, побывать в его стране — одно удовольствие. Он в духе политиков пустился в разглагольствования об огромных прогрессе и перспективах страны.

Я сказал:

— Полагаю, вы холостяк. Я бы не хотел, чтобы мои дети росли здесь.

— Почему? — пахнуло на меня политикой, и довольно сильно.

— Из-за акцента, который бы они приобрели.

Мне показалось, что он посмотрел на меня с симпатией. И принялся рассуждать не о преимуществах местного образования, не о здоровом климате или возможностях разбогатеть. Вместо этого он заговорил о своем детстве, проведенном в Англии.

Когда генерал-губернатор решает, что обед несколько затянулся, он велит одному из присутствующих районных комиссаров поставить пластинку с «Песней смерти» из «Кинг-Конга».

21 марта. В это утро на Миранделлас проходили скачки. Еще была жива память о том, как на том месте, где сейчас построен ипподром, охотились на львов. Лошадь Джона участвовала в забеге. Оставив его со священником на ипподроме, я и Дафни поехали в туземную резервацию на поиски миссионера иезуита, о котором я слышал в Англии. Тогда он не знал о том, что его брата послали в Ньясаленд главой комиссии, которая должна была расследовать произошедшие там беспорядки.

В Солсбери видишь мало африканцев; здесь их, похоже, меньше, чем в Лондоне. В крупных магазинах чернокожие работают швейцарами, и белые продавщицы отвратительно грубы с ними. Они грубы и с белыми покупателями, поскольку изо всех сил стараются показать, что Бог создал всех белых равными. Получающий немалые деньги водопроводчик, придя по вызову в частный дом, рассчитывает, что его пригласят за семейный стол вместе со всеми. У него есть чернокожий помощник, получающий гроши, который ждет его, сидя на корточках во дворе. Здесь так же, как в Англии, сторонники расовой дискриминации — это те, чью работу многие негры могут сделать лучше.

История Южной Родезии складывалась иначе, чем, скажем, история Уганды или Ньясаленда. Здесь белые появились как завоеватели; там — по просьбе туземцев, искавших покровительства английской короны. Завоеватели не стяжали славы на поле брани, о которой могли бы вспоминать с гордостью, но все же проявили себя благородными рыцарями по сравнению с теми, кто захватывал Австралию и регулярно давал аборигенам отравленную пищу. Завоеванные племена во многих случаях сами недавно были завоевателями. В Африке сила оружия всегда была убедительным аргументом в споре за первородное право собственности.

Турист в Родезии так же редко видит туземцев, как в Америке — настоящих бедняков. (Но в Родезии число туземцев в пропорции ко всему населению больше, чем нуждающихся — в Америке.) У них нет явных племенных отличий. Они не красивы, как масаи, не жизнерадостны, как вачагга, не живописно доисторичны, как вагого. Все одеты в уныло одинаковые рубашки и шорты. На лицах приниженное выражение неудачников, каковы они и есть на самом деле.

Полковник Дэвид Стерлинг, с которым я служил в войну, приехал сюда, чтобы заниматься коммерцией, и был столь подавлен, увидев, в каком положении находятся туземцы, что посвятил последние десять лет попыткам убедить белых поселенцев, что «многонациональное общество» — это не просто клише политиков. Но его «Общество Козерога» повлияло на ситуацию меньше, чем он надеялся.

Едва свернув с главного шоссе, мы с Дафни оказались в таких же пыльных, безотрадных местах, какие окружают Сериму — дорога в колдобинах, низкий кустарник по сторонам, редкие клочки маисовых полей да скопления хижин, — и заблудились; расспросы, где миссия, привели нас к англиканской школе, возле которой играли в футбол дети; учитель дал нам провожатого до миссии. Там тоже играли в футбол, и еще несколько мальчишек плескались в резервуаре с водой. В миссии были четверо или пятеро священников, на всех — рабочая одежда, состоявшая из рубашки и шорт; по крайней мере двое из них были людьми высокоэрудированными. Мы потеряли так много времени, добираясь сюда, что едва успели поздороваться с нашим другом, как уже нужно было возвращаться. Он не скучал ни по Фарм-стрит, ни вообще по Солсбери. Хотя до города рукой подать (если знать дорогу) от Миранделлас, он и его товарищи редко видят других белых, кроме уполномоченного по делам туземцев. Они целиком отдают себя людям племени машона, уча детей в центральной школе и объезжая деревни. Я видел и более одинокие миссии во многих частях света — в Британской Гвиане, например, где в горах остановился у одинокого священника, который приветствовал меня такими словами: «Как я рад! Добро пожаловать! Я жил надеждой, что кто-нибудь появится и удалит мне два больных зуба», — но эта миссия поразила меня своим пронзительно тоскливым видом.